Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие

Два другие способа объяснения родства материала нашли энергичных защитников в лице В. Рисселя [145]

и П. Кёчау 

[146]

). Первый из них, изучивший сирийское житие в подлиннике и переводом на немецкий язык давший возможность ознакомиться с ним более широким кругам, видит в нем литературный памятник почтенной древности, или, точнее и правильнее, извлечение из произведения древней христианской литературы, о существовании которого мы доныне не имели никакого знания и оригинал которого, в высшей степени вероятно, потерян безвозвратно (S. 229). Из сравнения сирийского жития и похвального слова св. Григория Нисского В. Риссель делает вывод, что Григорий Нисский писал о житии и деятельности св. Григория Неокесарийского не по воспоминаниям христиан его родины, но на основании письменного источника, который он по обыкновению обвил блестящей риторикой, причем оставил в стороне все то, что не отвечало его образованию, его вкусу, а также возможности для него, как образованного человека верить тому, что заключалось в сказаниях. Этого нельзя было бы утверждать с такою определенностью, если бы в изображении Руфина нам не было дано в руки средство контролировать Григория Нисского и его работу, так как Руфин, очевидно, воспользовался тем же материалом и, как историк, сделал из него несколько иное употребление, чем оратор. Но этим, вместе с тем, объясняется еще и то наблюдение, которое доселе делали на основании сравнения известий Григория Нисского и Руфина,, именно, что Руфин в своем повествовании независим от Григория Нисского, что само собою приводит и к дальнейшему предположению, что Руфин должен был черпать из другого источника, чем жизнеописание Григория Нисского (S. 229–280). Точно также и сириец почерпал не из Григория Нисского, давая только извлечения из его похвального слова и только распространяя в некоторых случаях (S. 232). В. Риссель получил впечатление,·что у сирийца всюду находится большая первоначальность, почему он не мог быть зависим от материала Григория. Везде, где оказываются уклонения, можно понять, что они проистекают от Григория, а не от сирийца (S. 233). В. Риссель находит даже возможным объяснить, по каким основаниям Григорий Нисский переработал бывший в его распоряжении письменный материал. Самыми интересными Риссель считает те места, в которых Григорий Нисский ясно находит соблазн в чудесном элементе повествований, потому ли, что он не хочет предполагать у своих читателей слишком много способности и доброго желания верить в эти чудеса, или потому, что ему самому, тонко образованному, в греческом вкусе привыкшему к умеренности писателю, эти чудеса казались слишком грубыми и мало внутренне обоснованными. Ибо только таким образом можно объяснить стремление Григория изобразить отдельные из этих чудес разумнее и естественнее, или сделать их посредством объяснения чудесного вероятными. Именно большинство отклонений между повестью сирийца и похвальным словом Григория Нисского совершенно убедительно, по мнению В. Рисселя (S. 234), объясняется, как результат образа мыслей и воззрений Григория. Другие уклонения объясняются у Григория более сильным перевесом библейского колорита и библейско–догматического образа мысли. В первом отношении должно вспомнить о многих сравнениях с библейскими личностями, к последним должно возводить различные изменения в частностях. Отдельные уклонения допущены Григорием по церковно–правовым соображениям. Что касается материала, который Григорий Нисский дает в своем жизнеописании и которого нет в сирийском житии, то этот материал по большей части, если не исключительно, проистекает от самого Григория, а не из первоисточника. Сюда относятся прежде всего все украшения в изображении частностей, особенно в изображении видений и действующих личностей, сравнения с библейскими лицами и богато раскрытые образы, — словом, все то, что составляет риторический придаток Григория и в чем он, в других случаях такой тонкий писатель и оратор, нередко переступает границы умеренности и хорошего вкуса. Кроме того, Григорию Нисскому принадлежат введение и заключение, переходы от одного эпизода к другому, которые тем более должны быть признаны плодом свободного творчества Григория, что он изменял и самую последовательность отдельных рассказов. От Григория же Нисского происходит изображение ландшафта Понта, города Неокесарии и его окрестностей и изображение церковных отношений в Каппадокии ко времени св. Григория Чудотворца, как они развивались чрез его распоряжения во время трудного перехода от язычества к христианству, а также еще и различные подробности из жизни св. Григория и церковно–исторические разъяснения, как например, о гонении на христиан. Наконец, Григорию принадлежат и некоторые отдельные черты в изложении, которые служат лучшей мотивировкой событий.