Святой Михал

Кужела поднял брови.

— Что такое?

— Не знаю, что на нее нашло. Короче говоря, женщина просто не в себе, — сказал доверительно Михал. — Вам, конечно, это знакомо.

— Еще бы! Все они гадюки.

Кужела был известный бабник, и у него с женой постоянно происходили стычки; иногда в воскресный день он исчезал из дома и возвращался лишь во вторник утром.

— Мне необходима ваша помощь, — сказал Михал. — Разумеется, все должно остаться между нами.

На лице Кужелы появилось удивленно-недоверчивое выражение. Михал понял, что тот колеблется. Шрам у него на лбу слегка покраснел — он «заработал» его в прошлом году в день храмового праздника, когда вместе с Адамом усмирял разбушевавшихся гостей из Горной Рыбницы, которые столь своеобразно отметили свою дружескую встречу с поречанами.

— Чем могу быть полезен? — спросил Кужела выжидательно.

— В общем, это пустяк, — сказал Михал. — Напишите моей жене несколько строчек. Хватит трех фраз. Надо ее немного успокоить.

У Кужелы задергалось веко. Он обхватил кружку ладонями и водил пальцами по ее острым граням. Как быть? Известно что-нибудь председателю или нет — он не мог понять. А что, если Адам проболтался? Проклятая история!

— А что я могу написать? — возразил он. — Сочинять я не мастер. Может быть, Альбин напишет, ведь он учитель?

— Жена знает его почерк, — сказал Михал. — Альбин иногда мне помогает, когда у меня много работы. Вообще было бы лучше, чтобы письмо написал кто-нибудь не из членов кооператива. Ясное дело, подписывать его вам не надо. Все останется между нами.

Говоря это, Михал не спускал с Кужелы пристального, испытующего взгляда.

У того было ощущение, будто Михал загоняет его в угол, а он никак не может выскользнуть. Если Михал его подозревает, то отказ лишь усилит подозрение. Но откуда председатель мог знать, что и он приложил к этому руку? Неужели Адам в самом деле…

Кужела не был в этом уверен. Возможно, тут случайное совпадение, и лучше уж исполнить просьбу Михала.

— Ума не приложу, что писать. Сочинять я не мастер, — снова повторил он, сделав ударение на слове «сочинять». Его отказ прозвучал так, будто он считал предложение председателя оскорбительным.

— Ну что ж, — кивнул Михал. — Я сам продиктую. Не более трех фраз. Вы должны помочь мне выбраться из этой заварухи. Для меня это очень важно.

— Понимаю.

— Ну, начнем?

Кужела обвел глазами пустой зал. Как ему хотелось, чтобы сейчас сюда зашел хоть какой-нибудь сопляк выпить стакан газированной воды. Но никто не приходил. Он даже выглянул в окно. На площади не было ни души. До прихода автобуса оставался еще час.

— Ладно, — ответил Кужела.

Он медленно и неохотно поднялся, давая понять, что решился на это только из дружеских чувств к Михалу и добрых побуждений, раз дома у него какие-то нелады.

Долго рылся он в выдвижном ящике под стойкой в поисках почтовой бумаги. Нарочито медленно отыскивал среди бланков заказов, счетов и чеков авторучку — он вечно возился, когда нужно было подсчитывать выручку, чтобы сдать ее, предварительно вычтя, конечно, чаевые. И при этом все поглядывал на председателя.

27

Дома Михал держался с видом оскорбленного достоинства. Жены подчеркнуто не замечал. Однако уловил в ее поведении некоторую перемену. Появились первые несомненные доказательства, хотя поначалу и холодной, но явной нормализации семейных отношений.

Его, как всегда, ждала еда; в доме царили порядок и чистота, о чем Катарина постоянно проявляла, можно сказать, даже чрезмерную заботу. Она давала Михалу понять, что не забывает о своих обязанностях. На третий день кончилась супружеская изоляция. Катарина вновь появилась в спальне и смущенно заявила, что в той комнате ей плохо спится и потому на следующий день тяжело работать. С собой она все же принесла грусть и укоризну. И спала, прижавшись к самой стенке.

Наутро Катарина нарушила молчание, спросив, не зарезать ли курицу. Когда Михал кивнул в ответ, она сообщила ему, что у Касицких собака разорвала трех гусят. Михал не ответил. Он читал газету. Через минуту Катарина заговорила о винограднике и вызвалась пойти туда окучивать в субботу после обеда. Михал, не отрывая глаз от газеты, холодно сказал:

— Я тоже собирался туда заглянуть.

Сквозь черную пелену печали у Катарины стало проглядывать новое, пока еще скрываемое волнение. Она была преисполнена удивления — смутного, какого-то беспомощного. Ходила вокруг Михала непривычно тихая и словно бы в чем-то неуверенная.

Михал ждал разговора и знал, что он обязательно последует.

Во время обеда на столе появилась вазочка с веткой боярышника. Катарина сорвала ее на меже, возвращаясь с поля. Михал ел молча.

— Хочешь еще? — спросила она.

— Нет.

— Может, хочешь чашечку кофе? Я сварю, Михал.

— Пожалуй.

Катарина встала.

— Сегодня вечером тебя опять не будет?

Михал кивнул. Он знал, что Катарину распирает тайна, — она уже не может оставаться с нею наедине, ей хочется поделиться, но продолжал спокойно есть.

Катарина вздохнула. Стоя у плиты, она взглянула на Михала и зарделась. Затаила дыхание.

— Я тоже могла бы, если бы… — Она многозначительно замолчала, не спуская с Михала глаз.