Святой вечер (ЛП)

Он засмеялся, а затем провел языком по нижней губе. Его глаза потемнели, когда он посмотрел на меня, и он поднес руку к моим волосам, пропуская пряди между кончиками пальцев. Он наклонил голову на одну сторону, изучая меня. — Ты не похожа на мою птичку. — Он наклонился, остановив свой рот прямо над моим. Его дыхание смешалось с моим дыханием. — У тебя такой же вкус, как у нее? — Он снова облизал губы. На этот раз кончик его языка коснулся моего рта.

Я раздвинула губы и втянула воздух, умоляя о большем. Боже, мне нужно было больше. Мое тело отчаянно требовало этого. Прикосновение. Поцелуя. Чего-нибудь. Чего угодно.

— Да? — Я вздохнула.

— У тебя такой вкус, будто ты хочешь, чтобы я сделал это снова. — Он провел кончиком своего носа по моему. — Ты хочешь, чтобы я снова попробовал тебя на вкус? — Он отпустил мои волосы и провел рукой вниз по моему телу, проникая внутрь расстегнутой части моего платья. Его слова и прикосновения были непринужденными, как будто я не собиралась взорваться прямо здесь, у него на коленях.

Я не могла думать. Я могла только чувствовать.

— Да.

Его губы скривились в ухмылке. — Хорошая девочка. — Затем он сдвинул мое платье в сторону и поднес свой рот к моему соску, прикусив его через белое кружево лифчика.

Мои нервы, пучки нервов по всему телу, были подобны тысяче крошечных искр, вспыхнувших одновременно. Я уперлась задницей в его колени и вздрогнула от твердой эрекции, прижавшейся ко мне. Годы накопившегося напряжения свелись к этому моменту.

— Мне всегда нравилось заставлять тебя извиваться. — И тут он замер, его взгляд остановился на шраме на моей груди — том самом, который мне подарил Киптон Донахью. — Кто это сделал? — Гнев в его глазах был осязаем.

Воспоминания о той ночи были как удар хлыста по моей душе. Мне хотелось задрать платье и прикрыть кожу. Я не хотела, чтобы хоть что-то из этого было рядом с нами.

— Пожалуйста, Линкольн.

Он держал мое лицо в одной руке и заставил меня посмотреть ему в глаза. — Кто. Сделал. Это?

Я знала Линкольна. Он не собирался оставлять это без внимания.

— Киптон Донахью.

— Киптон Донахью мертв, — сказал он, не мигая, нервируя и полный злобы — совсем не такой, как его нежные кончики пальцев, пробежавшие по вздувшейся коже на моей груди. — Это он забрал тебя у меня?

Киптон Донахью мертв.

— Что ты только что сказал?

Как я не знала, что Киптон мертв? Почему Грей не сказал мне? Я видела его всего год назад на званом ужине.

Что с ним случилось? Страх пронзил мою кожу. Что, если они убили его? Что, если Грей убил его?

— Кажется, вы забыли, с кем имеете дело. Возможно, пришло время напомнить тебе.

— Ты принадлежишь самому жестокому человеку в Братстве.

Я отмахнулась от мыслей о его руке на горле мужчины той ночью в коттедже, о крови, которая лилась у него изо рта.

— Я сказал, что Донахью мертв. И это хорошо, потому что, если бы он был жив, я бы сам его убил. Он тебя еще где-нибудь трогал? — Его зелено-карие глаза наполнились новой тьмой. — Он причинил тебе еще какую-нибудь боль?

Я услышала слова, которые он боялся произнести. Он изнасиловал тебя?

Мой пульс участился, и я проглотила застрявший в горле ком. Слезы навернулись на глаза, но я заставила себя отмахнуться от них, моргнув. Слишком много ужасных воспоминаний нахлынуло на меня разом. — Нет. Это случилось очень давно, и я не хочу говорить об этом сейчас. — Я прижалась лбом к его лбу, приблизив свой рот в сантиметрах от его губ. — Линкольн, пожалуйста. — Я умоляла его очистить мой разум от воспоминаний.

Он вернул свою руку обратно, чтобы прижать мое лицо. — Пожалуйста, что?

Пожалуйста, поцелуй меня.

Пожалуйста, прикоснись ко мне.

Пожалуйста, трахни меня.

Пожалуйста, ради всего святого, просто заставь меня забыть.

— Просто... пожалуйста.

Не успело слово вылететь из моего рта, как его губы оказались на моих. Его язык побуждал их раздвинуть. Его рука скользнула к моей шее, удерживая меня, пока его рот терзал мой. На вкус он был как дым и алкоголь, и я потерялась в этом. Опьяненная им. Под кайфом от его поцелуя. Он присосался к моему языку, злобно и резко, словно пытаясь втянуть меня в себя. Затем он зарычал на мои губы. Он был глубоким, собственническим и всепоглощающим.