Святополк II. Своя кровь

Но город стоял. Правда, уцелела только одна его половина, на правом берегу Торчицы - вторая сгорела еще в том страшном году, и на пожарище поднималось всего две избы. Но в правой уцелела почти вся стена, часть ворот с остатками надвратной башни и даже собор, хоть и с провалившейся кровлей. На улицах тут и там оставались проплешины, но стояли и дома! Иные были старые, чудом уцелевшие от огня и чуть подлатанные, другие совсем новые. Таких было меньше, но они были!

Заночевали в селе Красном, где из восемнадцати домов осталось всего четыре. В одном из них Светлана на рассвете удивительно легко родила смуглого мальчишку, светловолосого, с темными глазками Башкорта. И хотя ее упрашивали переждать в тепле и покое несколько дней, настояла на том, чтобы в полдень поехать в Торческ. И сейчас она с тревогой приподнялась в санях, прижимая к себе спеленутого сына:

- Ждана… Наш дом!

Высокого тесового забора, огораживающего дом княжьего тиуна, больше не существовало. Был только плетень, за которым качали голыми ветками вишни и яблони с опаленной корой и обломанными сучьями. А на месте терема стояла обыкновенная избушка, к которой лепились клети для скотины и добра. Воротина была распахнута, во двор только что заехали розвальни, и двое мужчин разгружали их, сваливая на землю дрова. Они работали так споро и истово, что не сразу заметили подъехавший обоз. Остановил их только отчаянный крик Светланы:

- Ратибор!

Старший сын Захара Гостятича уронил полено. Сунув сына в руки Ждане, Светлана птицей вылетела из саней и кинулась к нему. Нечай, стоявший поодаль, мгновение стоял столбом, а потом закричал, зовя остальных.

На этот крик из избы выбежали две девочки-близняшки и бочком, поддерживая живот, выбралась молодая чернявая женщина - по виду торчинка. Светлана бросила на нее взгляд и по тени, набежавшей на лицо мужа, поняла, что эта - его новая жена. Прижав руки к щекам, она во все глаза смотрела на Ратибора. Тот, казалось, постарел, в волосах появилась ранняя седина, на дочерна загорелом похудевшем лице глаза еле мерцали, но он улыбнулся прежней улыбкой и протянул к Светлане руки:

- Ты?

- Ратиборушко! - всхлипнула женщина и разрыдалась у него на груди.

Так и неспешившийся Иванок-Лют, боярские холопы, Ждана с младенцем на руках, Нечай, молодая торчинка и девочки в молчании смотрели на эту пару. Ратибор плакал вместе с женой - о пропавшем без вести отце, зарубленных матери и брате, кости которых он похоронил, вернувшись из Треполя, о том, что пришлось пережить его жене и сестре в неволе, об убитом сыне и том ребенке, который сейчас рос во чреве торчинки, обо всех убитых, пропавших без вести и сгоревших на пожарах.

А потом Иванок встряхнул головой, отгоняя тягостные мысли, махнул рукой холопам, и те стали заводить сани с добром в ворота.

В Киеве устроили пышное празднество в честь победы над погаными. Возвращение князей из похода совпало с Масленой неделей, и весь Киев гулял - от княжеских палат до Подола. Пиры закатывались каждый день, бояре распахивали ворота, ставя улицам угощение. В храмах пекли хлебы и бесплатно оделяли бедноту. На улицах народ веселили гусляры и скоморохи. Слышались песни, смех и задорные крики.

Святополк Изяславич, который не любил много пить да и чревоугодием не страдал, расщедрился и закатил пир горой. Владимир Мономах сперва тоже заглянул в Киев, где князьям-победителям пели славу во всех церквах, отстоял праздничный молебен, который служил сам митрополит Иоанн, вечно всем недовольный грек-скопец, посидел на почетном месте на пиру, устроенном в его честь, и со своей дружиной отбыл в Переяславль, где уже тоже готовили князю встречу.

Пиры же продлились после его отъезда еще несколько дней. В конце масленичного веселья в Киев въехал Иванок.

Несчастья словно подменили братьев - Ратибор и Нечай стали относиться к хазарчонку теплее, уважительно расспрашивали о новом житье-бытье, восторгались дорогой одеждой и броней, благодарили за подарки. Но непривычный к благодарностям Иванок чуял в их речах некую червоточину - не только от радости, но и от зависти велись эти речи. И, оставив братьям все добро, Иванок, как ни упрашивала его Ждана, покинул Торческ.

Данилы Игнатьевича дома не случилось - привратник сказал, что он с утра уехал на почетный пир и гуляние в княжеские палаты. Горя желанием поскорее увидеть названого отца, Иванок поспешил туда же.

Княжеское подворье было полно народа. Сновали туда-сюда холопы, гуляли дружинники и боярские слуги. В сенях хлопали двери и слышался нестройный гул голосов - там шумел пир. Изо всех углов на Иванка тянуло сытным духом, и он, проведший в седле весь день, почувствовал голод. Хотелось подняться в сени, выкликнуть боярина и сказать, что вернулся, но он робел.

И все-таки, пользуясь общей радостной суматохой, отрок осторожно поднялся на красное крыльцо.

- Эва! А ты кто?