Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Фрагмент «Жития» Петра в редакции Киприана сделан примерно так, как делались позже и другие тексты о Москве (ср. повести, относящиеся к началу Москвы и составленные несколькими веками позже этого начала). Помимо некоторых неясностей и противоречий (например, почему Москва «славьный град», если он мал и не «многонароден», а причина славы, строго говоря, не объяснена), отчетливо обнаруживает себя позиция повествователя, находящегося не в первой, а в последней четверти XIV века, еще точнее — в конце его. Вместе с тем похоже, что в петровом предпочтении Москве проявилась политическая дальнозоркость Петра, и ей надо отдать должное: то, что не могло укрыться от взгляда Киприана и соответствующей оценки, требовало особой зоркости в 20–х годах XIV века. Речь идет о славной предистории княжеского рода, правящего в Москве. Но Петр, конечно, ставил и на Ивана Даниловича, и успехи Москвы при Данииле Александровиче и его сыне давали все основания надеяться на то, что сформировавшаяся «московская» линия в политике будет не менее успешно продолжена. Вот этот знаменитый «московский» абзац «Жития», многое, несомненно, предвосхитивший, но едва ли точно отражающий реальность 20–х годов в Москве:

И яко убо прохожаше места и грады Божий человек Петр, прииде в славьный град, зовомый

Москва, еще тогда мало сущу ему и не многонародну, яко же ныне

видим есть нами. В том убо граде бяше обладуя благочестивый великый князь Иоан сын Данилов, вьнука блаженаго Александра. Его же виде блаженый Петр въ православии сиающа и всякими добрыми делы украшена, милостива суща до нищих, честь подавающа святыимь Божиимь церквам и тем служителем, любочьстива к божественымь писаниемь и послушателя святых учений книжныих, и зело възлюби его Божий святитель. И начат болшее инех мест жити в том граде.

Подчеркивание религиозных добродетелей Ивана Даниловича, его благотворительности, его «любочьстивости» к божественным книгам в этом контексте неслучайно: пастырь ценит в князе «духовное», князь ценит, а последующие князья будут ценить в пастырях и то «государственное», что идет на пользу политике московских князей и, значит, самой Москвы, которой вскоре предстояло стать столицей складывающегося Московского княжества.

Чего мог хотеть и хотел Иван Калита от митрополита, понятно, но и у митрополита были в Москве свои расчеты. Начавшееся строительство первого московского каменного храма Успения Пресвятой Богородицы как бы скрепляло некий предполагаемый договор: обе стороны были, очевидно, понятливы, и дело начало осуществляться, а отношения князя и митрополита, если верить «Житию», были безоблачны — И бяше убо веселие непрестанно посреде обоих духовное.

Но дни Петра были сочтены. Как только началось возведение Успенской церкви, проуведе святый смерть свою

Божиимь откровением и начал собственноручно сооружать себе гробницу вблизи жертвенника. По завершении работы снова было видение, възвещающее ему житиа сего исхождение и к Богу, его же измлада възлюби, прехожение. И весь радости исполнися. «Пространная» киприанова редакция «Жития» в этом месте оказывается краткой. В краткой редакции Прохора и в «Степенной книге» смысл одного из этих видений разъяснен или само виде́ние (сон) описано с большой подробностью, но и эти два текста существенно рознятся между собою. В редакции Прохора сообщается, что незадолго до кончины Петра князь Иван Данилович видел сон. Ему представлялась высокая гора, вершина которой была покрыта снегом; и вот внезапно снег растаял и исчез. Озадаченный сном князь рассказал его святителю, и он в двух словах объяснил князю смысл этого сна: высокая гора — князь, а снег — он, смиренный Петр, который скоро должен отойти из сей жизни в жизнь вечную. Именно после этого сна князя и рассказа о нем Петр и начал сооружение своей гробницы.

Вариант «Степенной книги» особенно интересен и своей подробностью, и своими ценнейшими топографическими деталями, относящимися к Москве [452]: