Связанные честью

Я содрогнулась. Конечно, противоречило бы. Он не может меня убить. По крайней мере, если хочет поддерживать мир между Чикаго и Нью-Йорком. Но это не значит, что он не мог избивать меня или брать силой.

– Не думаю, что отец обрадуется, если ты причинишь мне боль.

Его взгляд заставил меня отступить еще на шаг.

– Это что, угроза?

Я опустила голову. Отец из-за моей смерти мог бы рискнуть и развязать войну, не потому, что любит меня, а чтобы сохранить лицо, и уж точно не стал бы этого делать из-за пары синяков или изнасилования. Да мой отец это даже изнасилованием бы не посчитал. Лука мой муж, и мое тело принадлежит ему. Он может пользоваться им, когда захочет.

– Нет, – сказала я мягко.

Я ненавидела себя за покорность суки, склоняющейся перед своим повелителем, почти так же сильно, как его, за то, что заставляет меня сделать это.

– Но ты отказываешь в том, что принадлежит мне?

Я свирепо посмотрела на него. Будь проклято это состояние подчинения. Будь проклят отец за то, что продал меня, словно скотину, и будь проклят Лука за то, что согласился на это предложение.

– Для начала, я не могу отказать в том, на что у тебя и так нет права. Мое тело тебе не принадлежит. Оно мое.

«Он меня убьет», – пронеслась в голове. Лука очутился передо мной. Метр девяносто пять – пугающе высокий рост. Краем глаза я увидела, как движется его рука, моргнула и зажмурилась в ожидании удара. Ничего не произошло. Единственными звуками были лишь тяжелое дыхание Луки и мой пульс, грохочущий в ушах. Я решилась поднять на него взгляд. Он пристально смотрел на меня глазами цвета летнего грозового неба.

– Я могу взять то, что хочу, – сказал он, но в голосе больше не было злости.

Не было смысла это отрицать. Он был намного сильнее меня. И даже если бы я закричала, никто не пришел бы мне на помощь. Возможно, многие из мужчин наших семей даже согласились бы подержать меня, чтобы облегчить ему задачу. Не сказать, чтобы Лука не справился бы со мной самостоятельно.

– Можешь, – признала я. – И я возненавидела бы тебя за это до конца своих дней.

Он усмехнулся.

– Думаешь, меня это волнует? Это брак не по любви. И ты уже меня ненавидишь. Я вижу это в твоих глазах.

Он был прав. О любви речи не шло, и я уже его ненавидела, но эти слова, слетевшие с его уст, убили последнюю крупицу моих тщетных надежд. Я промолчала.

Он указал на накрахмаленные до скрипа простыни на кровати.

– Ты слышала, что сказал мой отец о нашей традиции?

Кровь застыла в жилах. Слышала, но выкинула это из головы до нынешнего момента. Мои усилия были напрасны. Я подошла к кровати и уставилась на простыни, буравя взглядом то место, где должно быть доказательство моей невинности. Завтра утром женщины из семьи Луки постучатся в дверь, заберут простыни и представят их нашим отцам, чтобы те могли осмотреть свидетельство состоявшейся свадьбы. Это была идиотская традиция, но я не могла от нее уклониться. Боевой настрой меня покинул.

Было слышно, как Лука подошел сзади. Он сжал мои плечи, и я закрыла глаза. Я не издала ни звука, но больше не могла сдерживать слезы. Первые капли уже прилипли к ресницам, затем упали на кожу, прожигая дорожки от щек к подбородку. Лука скользнул пальцами по моим ключицам и вниз, к краю платья. Губы задрожали, и я почувствовала, как с подбородка капает слеза. Руки Луки застыли на моем теле.

На мгновение мы оба замерли. Он повернул меня к себе и приподнял мой подбородок. Его холодные серые глаза изучали мое лицо, щеки, мокрые от беззвучного плача, но я не проронила ни звука, лишь молча смотрела ему в глаза. Он опустил руки, резко повернулся и, выругавшись на итальянском, стукнул кулаком в стену. Я ахнула и отскочила назад. Сжав губы, посмотрела на спину Луки. Он стоял лицом к стене, плечи тяжело поднимались и опускались. Я быстро вытерла слезы со щек.

Ты этого добилась. Ты действительно его разозлила.

Я оглянулась на дверь. Возможно, я смогу добраться до нее раньше Луки. Может, он меня не догонит, и мне даже удастся попасть на улицу, но я не смогу покинуть территорию особняка. Лука повернулся и снял жилет, обнажив черный нож и кобуру пистолета. Пальцы, с покрасневшими от удара о стену костяшками сомкнулись на рукояти, и Лука вытащил нож. Лезвие было изогнуто, как коготь: короткое, острое и смертоносное. Оно было таким же черным, как и рукоять, его не просто заметить в темноте. Нож-керамбит для ближнего боя. Кто бы мог подумать, что одержимость Фабио ножами когда-нибудь мне пригодится? Теперь, по крайней мере, я могла определить нож, которым меня порежут. Я проглотила истерический смешок, который хотел вырваться из горла.

Лука молча уставился на лезвие. Пытался ли он решить, какую часть отрезать от моего тела первой?

Умоляй его. Но я знала, что меня бы это не спасло. Наверное, люди только и делали, что умоляли его, и из того, что я слышала, это их не спасало. Лука не проявлял милосердия. Он станет следующим Доном нью-йоркской Семьи и будет править с хладнокровной жестокостью.