Свиданье с Богом у огня. Разговоры о жизни, любви и самом важном

Ее нельзя убить, она чертовски живуча. Ее нельзя изменить, она такая, какая есть. Ее нельзя предать, она не дастся – все потому, что главная. Главный редактор знает, что я пишу про любовь, но малодушничаю, прячусь от своего горя, и слезы капают на клавиатуру, и я все вытираю и вытираю их, и салфетки все промокли, а слезы никак не кончаются. Знает и не одобряет: «Таня, девочка, ну что такое?! Будет вам!..»

Мой главный редактор – смехота! – никогда не видел меня, а я его. Нет, я знаю, как он выглядит, а он, должно быть, знает, как выгляжу я, но встретиться нам все недосуг. Новый год был, и юбилей журнала, и праздник вот прям «вдоль по Питерской!» Долго созванивались, куда приглашения прислать, шушукались с другим, не главным редактором, что хорошо бы приехать, все ждут встречи, хоть посмотрим друг на друга, столько лет вместе! Потом позвонил главный. «Таня, ну что такое, а?.. Все говорят, вы опять не приедете!..» – «Нет, я постараюсь, но…» – «Ох, знаю я! Когда говорят «постараюсь», никто никогда не приезжает, и вы не приедете! Смотрите, поздно будет!» – «Да ладно, как это может быть поздно?! В этом году у меня никак не получается, вы же знаете, у меня мама болеет. Зато на следующий уж точно! Вот честное слово!»

Мой главный редактор всегда верит всем моим «честным словам» и точно знает, что на следующий год я непременно прибуду на праздник. Вот мы зажжем, а?! Всей редакцией! Мы будем выпивать, орать, перекрикивая музыку, чокаться, поправлять на голове дурацкие плюшевые рога и короны снегурочек. Возможно, мы даже опрокинем елочку с китайскими огоньками. Кто его знает, как пойдет! Жизнь, праздник, что может быть прекрасней?! Уж мы-то, пишущие, точно это знаем. Мы все, кого собрал главный, увидимся наконец-то, мы ведь так редко видимся или вообще никогда! И я стану кричать в ухо Захару Прилепину, как мне нравятся его метафоры, а Димке Быкову, что он гений, а Валерию Попову, что никто лучше не пишет про любовь, а Кате Марковой, как трогательны ее «дачные» и «детские» истории, а Макаревичу, что во всех его текстах слышна музыка.

Мой главный редактор знает какой-то секрет, как всех нас собрать, мы же такие разные, черт побери!.. И не просто собрать, а как-то так, чтобы мы сосуществовали месяцами, годами! Как устроить так, чтобы все, нами написанное, было похоже на общее дело, ведь уже давным-давно нет такого понятия, как «общее дело», а у него есть, у нашего главного, и, стало быть, есть у нас.

Мой главный редактор написал про Ростроповича: «Так он и останется в истории России человеком, который среди битв и разрушений, мучеников и мучителей, прорицателей и дебилов, правых и неправых делал свое божественное дело по соединению душ». Вот как он написал про Ростроповича.

Мой главный редактор – это еще колонка про дачную собаку, караулившую в овраге с мусором выброшенную игрушечную коляску. Все уехали, а собака осталась, и коляска осталась, и она караулила ее, потому что эта коляска была собакиной… точкой опоры. Никаких других не осталось, и нужно было охранять хоть эту, последнюю.

Мой главный редактор – моя точка опоры.

«Я стою в ожиданье, когда вы вернетесь домой, побродив по окрестным лесам. Очень долгим он кажется, ваш выходной, по земным моим быстрым часам!» Это Левитанский.

Выходной у него, у главного. Выходной. Поэтому мы и не можем дозвониться.

О карманных слонах

Каждое утро по моей спальне ходит слон. Он топает, сопит, все роняет, а я сплю, понимаете?!

Телефонный будильник – труля-ля, труля-ля! Дверь в ванную – ба-бах! Вешалки в гардеробе – ды-дынц!

Слон возится очень долго. Он бреется, бодро напевает, открывает воду, выпускает из рук душ, и шланг грохочет по краю ванны. А я сплю. Вернее, я пытаюсь, но не могу! Невозможно спать, когда в комнате слон.

Нет, а можно собираться и не греметь всем, что громыхает, и не ронять все, что падает, и не спотыкаться обо все, что попадается на пути? А можно как-то запомнить, что я тоже человек, и у меня фатальная, многолетняя, неизлечимая бессонница, я засыпаю под утро – всегда! – и для меня этот грохот через три часа мутного сна – мучение, пытка?.. Нет, а можно хоть раз в жизни собраться тихо и быстро, чтоб я не ныряла под одеяло, когда неожиданно вспыхивает свет и хлещет меня по глазам, чтоб не наваливала на голову подушки, пытаясь спастись от грохота?..

Нет, нельзя. Ничего этого нельзя, слоны тем и отличаются от людей, что никаких таких тонкостей не понимают и понимать не хотят. По утрам они бодры, деловиты, озабочены и радостно трубят, приветствуя восходящее солнце, даже если никакое солнце вовсе не восходит, а на улице непроглядная темень и дождь!.. И я раздражаюсь, раздражаюсь порой до слез, но это ничего не меняет. Слоны не понимают женских слез. Им все равно.