Несмотря на сдержанные дипломатические выражения, это послание тем не менее было достаточно резким и именно так воспринималось теми, кому было адресовано. То, что происходило в Польше, действительно было внутренним делом поляков и не имело никакого отношения к Советскому Союзу. Неявно выраженная параллель между возможным советским вторжением в Польшу в 1980 г. и нацистской агрессией в сентябре 1939 г. недвусмысленно подразумевала некую моральную подоплеку, с помощью которой Папа Иоанн Павел попытался определить природу советской угрозы. Весьма символичным было также упоминание «солидарности» среди «здоровых сил общества», что само по себе уже связывало все происходящее в Польше с нравственным и экономическим возрождением. Папа не упоминает названия нового движения, однако оно подразумевается в ряду важнейших политических сил страны. Если бы Иоанн Павел не хотел выразить поддержку этим новым силам, он, несомненно, нашел бы другие слова.
Неоднократное обращение Папы к основным положениям хельсинкского Заключительного акта поставило Советский Союз в весьма уязвимое положение, так как СССР сам настаивал на ратификации этого документа в качестве важнейшего нормативного акта послеялтинского статус-кво в Европе. Таким образом, то, что Брежнев и другие советские лидеры представляли себе как средство обеспечения завоеваний сталинской империи, сейчас обернулось против них. Ее трактовки суверенитета и невмешательства во внутренние дела (излюбленные советские увертки в ответ на критику в области прав человека) стали теперь главным доводом против советского гегемонизма в Восточной и Центральной Европе.
Папа Иоанн Павел отнюдь не собирался, как тогда часто говорили, немедленно вылететь в Польшу в случае советского вторжения. Он вообще не принадлежал к тому типу людей, которые способны на подобные угрозы. В его послании не было ни слова о дислокации войск Организации Варшавского Договора вдоль польской границы. Да ему и не нужно было о ней упоминать. Он просто сослался на те положения международного договора в Хельсинки, в которых были четко и ясно зафиксированы права народов на самостоятельное развитие и которые были подписаны как Польшей, так и Советским Союзом. В Хельсинки в 1975 г. Советский Союз отнесся к Польше как к суверенному государству, и поэтому послание Иоанна Павла Леониду Брежневу лишний раз напоминало о моральной обязанности и политических обязательствах одного государства перед другими. Кроме того, он еще раз подчеркнул, что нравственные критерии остаются важнейшим фактором в политических отношениях между отдельными нациями.
Очередное доказательство того, что Иоанн Павел II анализировал разворачивающуюся драму в Восточной и Центральной Европе с позиций преимущественно религиозно-культурных, обнаружилось 31 декабря 1980 г., когда Папа издал апостольское послание «Egregiae Virtutis» [ «Люди высочайшей добродетели»], в котором назвал святых Кирилла (826–869) и Мефодия (815–885) первыми евангелистами славянских народов и в то же время покровителями всей Европы наряду со святым Бенедиктом, основателем западного монашества.
Кирилл и Мефодий были братьями, родившимися в благородной семье в Фессалониках. Ради евангелизации Моравии Кирилл создал славянскую азбуку и перевел на славянские языки Евангелие, послания апостола Павла, псалтырь и чин римской литургии, заложив тем самым основы славянской литературы. А Мефодий к концу своей жизни полностью перевел на славянский язык Библию. Таким образом к западным славянам пришла письменность, которая воспринималась тогда как Слово Божие. Наследники бенедиктинского монашества спасали западноевропейскую культуру в течение долгого периода мрачных веков, а Кирилл и Мефодий создали возможность дальнейшего развития духовной культуры в Восточной и Центральной Европе.
Идея прославления двух братьев созревала у Папы в течение года. В 1979 г. Иоанн Павел как бы невзначай спросил епископа Йозефа Томко:
— Как вы думаете, что мы можем сделать для Кирилла и Мефодия?
Первая мысль, которая пришла епископу Томко, — провозгласить их докторами Церкви, этот весьма почетный титул всегда присуждался наиболее влиятельным теологам католицизма. Затем, вспоминает сам Томко, в глазах Папы блеснул тот самый «фантастический огонек», который появляется у него всякий раз, когда его посещает необыкновенное вдохновение. Он посмотрел на епископа и сказал:
— Покровители Европы.
По словам епископа Томко, это было «великое прозрение», знаменательный символ обращения Церкви к народам Восточной и Центральной Европы и высокой оценки их подлинной истории и культурного наследия.
Энциклика «Egregiae Virtutis» была воспринята на Западе как весьма благожелательный, но вместе с тем не совсем последовательный жест Папы в сторону славянского братства. Что же до самих славян Восточной Европы, то для них это был еще один яркий пример того, как христианские образы становятся важнейшими символами возрождения культурной целостности и свободы.