Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний

— Доктор Лофтус, — понизил голос Дугас, чтобы подчеркнуть важность следующего вопроса. — Предположим, что некто видел какого-то человека, а потом извлекает из памяти его имя; вы проводили исследования в этой области?

Дугас имел в виду внезапное появление лица Кларенса фон Уильямса в памяти Салли Блэквелл и ее автоматическое предположение, что это и есть лицо насильника.

— Если с человеком случается страшное событие, — сказала я, — а потом ему приходит на ум конкретное имя или образ конкретного человека, то существует определенная вероятность того, что участник события поверит, что человек, которого он вспомнил, — это именно тот, кто является виновником этого страшного события, хотя на самом деле он может не иметь к этому никакого отношения.

— Вы изучали случаи такого типа, и мне известно, что у вас есть специальное исследование по бессознательному переносу. Имеет ли здесь место бессознательный перенос?

— Да, это может быть вариант бессознательного переноса, — ответила я. — Бессознательный перенос — это ошибочное воспоминание или ошибочное отождествление человека, которого видели в одной ситуации, с человеком, которого тоже видели, но в другой ситуации. Но в данном деле имеет место встраивание образа человека, виденного в некоей ситуации, в совершенно другую ситуацию. И очень важно это отметить. Многие люди не представляют себе, насколько легко совершается бессознательный перенос, то есть насколько легко наш мозг соединяет человека, которого мы видели в некоем контексте, с воспоминанием о другом событии, происшедшем совсем в другое время и в другом месте.

Дугас кивнул и взглянул на присяжных. Он хотел, чтобы они осознали и учли эту информацию.

— У меня последний вопрос, — сказал он через мгновение. — Когда люди попадают в чрезвычайную ситуацию, они потом говорят, как долго она длилась: столько-то секунд, столько-то минут или часов. Можно ли считать, что при этом свидетели тоже склонны преувеличивать свои способности, как и в ситуации с опознанием преступника?

— Одним из наиболее обоснованных общих выводов, касающихся работы с очевидцами, является то, что люди всегда преувеличивают длительность необычного события, — ответила я. — Мы показывали людям имитацию ограбления банка, которое длилось полминуты, но они говорили, что ограбление длилось пять, восемь или даже десять минут. В другом эксперименте людям показывали событие, которое длилось четыре минуты, но они оценили его длительность в десять минут, а некоторые даже в двадцать. Наша память имеет явно выраженную склонность к преувеличению длительности сложных и стрессовых событий; людям почти всегда кажется, что событие длилось дольше, чем это было на самом деле.

— Если человек испытывает сильный страх перед причинением ему телесных повреждений, — продолжал Дугас, — влияет ли это на его восприятие или на способность к опознанию?

— Да, эти способности сильно зависят от фактора стресса, о котором мы говорили. Страх получить телесные повреждения — это сильнейший вид стресса, или, иначе говоря, страх может вызвать сильнейший стресс.

— Влияет ли это или может ли это повлиять на опознание подозреваемого свидетелем?

— Это сильно влияет на качество хранящейся в памяти информации, а также на то, что попадает в память именно в момент события. Если вы восприняли неточную информацию, то потом при попытке вспомнить вы и вызовете из памяти неточную информацию.

— Я отпускаю свидетеля, — сказал мистер Дугас.

— У меня нет вопросов, — сказал прокурор.

Это меня удивило, и по выражению лица Дугаса я поняла, что он тоже озадачен. Не так часто случается, что прокурор не пользуется возможностью нанести мне несколько ударов, но иногда, особенно когда дело полностью держится на показаниях свидетелей, юрист может почувствовать, что спор с экспертом в области, в которой эксперт разбирается гораздо лучше, может завести слишком далеко. Возможно, сказав «у меня нет вопросов», он пытался донести до присяжных мысль, что меня не стоит допрашивать, что он не хочет уделять так называемому эксперту свое время.

— Хорошо, вы можете идти, — сообщил мне судья.

Я быстро взглянула на часы. На свидетельской трибуне я провела всего час, а показалось — часа четыре. Мой самолет улетал через несколько часов, поэтому я направилась в заднюю часть зала суда и заняла место в последнем ряду. Следующим свидетелем была Лоис Уильямс. Я видела, как она провела руками по телу вниз, разглаживая платье, прошла по проходу к секретарю, подняла руку, сказала «я готова» и села на свидетельскую скамью.

Дугас спросил ее о том, где она была в ночь изнасилования, может ли она указать точное время возвращения мужа домой, каким образом она узнала о его возвращении, в котором часу это было, есть ли в спальне часы, обсуждали ли они его позднее возвращение, и так далее, и тому подобное.

Она отвечала короткими жесткими фразами. Вопросы и ответы блуждали вокруг правды, но где на самом деле была правда? Можно ли было локализовать, понять и конкретизировать ее?