Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Освобожденное гетто в Терезине, Терезиенштадт, стало лагерем для интернированных немцев, которые умоляли местного русского коменданта не уходить, опасаясь, что чехи их всех перебьют. Если раньше немцы издевались над евреями, заставляя их петь и танцевать, ползать по земле и выполнять гимнастические упражнения, то теперь таким же издевательствам чехи подвергали немецкое гражданское население, ожидавшее, когда вагоны для перевозки скота смогут доставить их в Германию. 30 мая 1945 г. 30 000 немцев, проживавших в Брно (Брюнне), подняли с постелей и погнали пешком к лагерям на австрийской границе, избивая по дороге. Около 1700 человек погибли во время этого, как немцы вскоре назвали его, Брюннского марша смерти.

Истории, которые рассказывали о себе высланные, почти всегда начинались в конце 1944 или начале 1945 г., когда их жизнь перевернулась с ног на голову. Но предыстории в их представлении у этого не было никакой. Особенно это касалось детей. В 1949 г. двенадцатилетняя Моника подарила матери на день рождения занявший 31 страницу рассказ о том, как они три года назад убегали из Силезии. Рассказ завершало сочиненное девочкой стихотворение, в котором она воспевала красоту утраченных силезских лугов и лесов. Четырнадцатилетний Ганс Юрген Зайферт в знак траура по оставленному дому в нижнесилезском городке Фрейштадт начертил его точный архитектурный план [36].

Судя по всему, в ФРГ менее 1 % городских жителей считали, что в изгнании немцев виноваты сами немцы. Те же самые люди, которые сомневались в том, что евреи действительно пострадали во время войны, называли изгнание судетских немцев не иначе, как маршами смерти. Для некоторых рассказы об изгнании немцев стали единственным настоящим ужасом войны – в их картине мира страданий евреев и всех остальных народов не существовало. Тем более что именно к таким выводам жителей Западной Германии подталкивала официальная программа, в рамках которой были собраны и отредактированы тысячи рассказов очевидцев и опубликован многотомный отчет, посвященный страданиям Германии. Согласно этому документу, гармонию «многонационального сообщества, не похожего ни на одно другое в мире», нарушило не нападение Германии в 1939 г., а приход Красной армии в 1944–1945 гг. Это был мирный полиэтнический мир, где все признавали культурное и экономическое лидерство немцев, где благодарных и лояльных польских работников никто не принуждал к труду, а евреев вообще не было. При этом немецкие источники широко использовали обнародованные союзниками в конце войны данные о пребывании евреев в лагерях смерти. В рассказах о лагерях для интернированных и военнопленных именно немецких мужчин и женщин разгоняли в шеренги налево и направо. Это трупы немцев сваливали в наспех сооруженные морги, это у них вырывали золотые зубы, прежде чем отвезти тела к братской могиле в советском лагере. И охранники в этой объемистой подборке документов носили советскую, а не эсэсовскую форму[16] [37].

После войны, начав изучать детей беженцев, социологи обнаружили множество двенадцатилетних с телосложением семилетних, с признаками хронического недоедания, больными зубами, рахитом и туберкулезом. У них были бледные, одутловатые лица и кожа, покрытая плохо заживающими царапинами и язвами. Многие из них, как и голодающие дети в Варшавском гетто, имели вялый, апатичный вид, некоторые больше напоминали маленьких старичков. Родители и учителя подтверждали, что эти дети подвержены депрессивным настроениям и не уверены в себе, серьезны, недоверчивы, неохотно участвуют в разговорах. Многие страдали головными болями и астмой, видели во сне кошмары и регулярно мочились в постель. В то же время их успеваемость в школе обычно была ничуть не хуже, чем у детей, не сталкивавшихся с подобными испытаниями, и даже случаи нервного срыва у них часто происходили без каких-либо предварительных сигналов. Маргарет М. бежала с семьей из Силезии на запад в 1945 г. По мнению матери, девочка была «жизнерадостным и веселым ребенком», хотя «приняла очень близко к сердцу потерю дома и имущества». Судя по всему, Маргарет хорошо адаптировалась и вплоть до 1951 г. без всяких затруднений посещала школу. Но через шесть лет после бегства, во время подготовки к экзаменам, хватило всего одной фразы, чтобы нарушить ее душевное равновесие: в школе кто-то мимоходом упомянул об «отнятых и, вероятно, навсегда потерянных территориях». На следующий день Маргарет охватила внезапная паника: она боялась, что ее поймают русские, требовала, чтобы мать объяснила, «зачем ей нужно выходить из дома и идти в магазин», и продолжала вспоминать «обо всем, что случилось в 1945 г.», пока ее мать не обратилась за психиатрической помощью [38].