Свирель

Часовня оказалась в другом квартале. Около нее стояли два катафалка: один белый, другой черный, и толпилось много народу со свечами в руках. Доносилось панихидное пение. Александр Иваныч протискивался к часовне и на цыпочках заглянул в окно. В часовне стояло несколько гробов, и Иван Маркович лежал уже обряженный, тоже в гробу. Выждав, когда вынесли двух покойников и поставили их на катафалки, Александр Иваныч вошел в часовню и, не зная, как поступить, перекрестился и положил перед Иваном Марковичем земной поклон.

— Это ваш покойничек? — спросил его священник. — Так, так... Прикажете отслужить панихидку? Так, так...

И панихида началась. Александру Иванычу было горько, хотелось плакать, но, чтобы развлечь себя, он начал бухать поклоны, стараясь не замечать того, что вокруг него происходило. Он чувствовал, что нервная система уже начинает ему изменять и что его может хватить еще ненадолго. Но вот панихида окончилась.

— Должен предупредить вас, — обратился к нему батюшка, заворачивая евангелие в епитрахиль, — что в больничной церкви мы отпевания обыкновенно не производим. Тогда бы от желающих не было отбою. Для этого установлена начальством такса: двадцать пять рублей за одно только отпирание церкви. Если эта сумма вас не стесняет, то прикажите, и мы отпоем вашего тестя и в больничной церкви.

— Батюшка! — воскликнул какой-то человек, стоявший рядом, очевидно служащий при часовне. — Да отец Петр от Симеона Солпника отпоет! Он и всех наших отпевает! Мальчишка проводит!

— Ну вот и отлично! — ответил батюшка. — Так отправляйтеся поскорее к отцу Петру!

Александр Иваныч застегнулся и вышел из часовни.

— Позвольте за гробик семнадцать рублей получить-с... — услышал он вдруг сбоку.

Он обернулся и увидел того самого гробовщика, который утром навязывал ему свои услуги. Тогда Александр Иваныч обругал его, а теперь с благодарностью за то, что тот избавил его от излишних хлопот по покупке гроба, вытащил из кармана деньги и уплатил ему. Гробовщик протянул уже заранее подписанный счет.

— Господин!.. Господин!. — позвал его кто-то другой. — Подождите-с!

— Что такое? — спросил его Александр Иваныч.

— За певчих прикажете сейчас получить, или же вы у нас изволите и все похороны заказать?

— А вы кто такой?

— Мы от бюро похоронных процессий.

Ах да! Ведь еще похороны, носильщики, факельщики, певчие...

— А у вас почем самые дешевые похороны? — спросил он.

— Да что зря-то язык часать?..— отвечал приказчик. — Положьте уж с певчими тридцать два рубля!

Александр Иваныч отвернулся и пошел далее, не потому, что эта сумма показалась ему большою, а просто, чтобы не опоздать к отцу Петру.

— Давайте тридцать! — услышал он позади себя голос приказчика из бюро. — Двадцать семь! Ну, хотите двадцать пять!.. воля ваша...

Александр Иваныч остановился и сказал, что согласен. Приказчик вытащил два серебряных рубля и сунул ему в руку.

— Это вам задаток... — сказал он. — Вы же, барин, не обманите... А то обидно будет...

Поздно вечером Александр Иваныч пришел в какую-то серенькую гостиницу, где-то вблизи от больницы, и занял номер. Всю ночь он не мог заснуть. Душный, кислый воздух, мучительная боль в виске и воспоминание о подвале с мертвецами не давали ему спать. В его ушах отдавалось пение панихиды, и едва он закрывал глаза, как перед ним проносилась то грязная, вся изрытая дорога от усадьбы до станции, то пьяный Ананий и трактир Макина, то окно в операционную и мелькавшие в нем белые тени врачей. И он ворочался с боку на бок и никак не мог дать себе отчета в том, что вокруг него происходило. Ну, хорошо. Ничего нет странного в том, что человек умирает, что его хоронят, но почему это все словно сговорились и стараются на чужом несчастье так грубо, так топорно построить свое благополучие? Говорят, что в пути во время перелета, когда вдруг заболевает птица, то другие ее убивают. Но ведь там, у птиц, это имеет смысл, так как больной товарищ служит помехою, задерживает караван в пути. А здесь? Кому служил помехою Иван Маркович? Значит, служил. Значит, в борьбе за существование, в этом пути следования людского каравана, он кому-то мешал, заедал чье-то счастье, занимал чье-то место, кому-то не давал жить. И вот теперь после него делят ризы и об одежде его метают жребий. Если у него ничего нет, то найдется у его близких. Не все ли равно? Ведь нашлись же сейчас деньги у Александра Иваныча, и если он платил за своего тестя, значит, считает себя обязанным платить.

Ах, как невыносимо больно, как тяжело, какая мучительная тоска!

Александр Иваныч лежал на кровати, смотрел на потолок и чувствовал свое горячее дыхание. Ему хотелось пить, и болело все его тело. Неужели же он захворал?

Свечка догорела, голубой рассвет запросился в окна, и на улице начиналось движение. Где-то зазвонили, должно быть, в монастыре. Александр Иваныч встал, оделся и, чтобы не давать себе поблажки, вышел на воздух.