Свиток желаний

– И, милбй, где я только не бывала! Откуда только народец не кашивала! – ухмыльнулась Аида Плаховна. – Уж и не знаю, можно ли ее приемной-то назвать? Это такой узкий длинный коридор, весь заставленный старыми пустыми стульями и с одной-единственной комнатой в конце.

– Комнатой с пауками? – рассеянно спросил Мефодий.

– С чем, с чем? – цепко переспросила Мамзелькина.

Буслаев встревожился. У него возникло ощущение, что он сейчас произнес какое-то опасное для него слово.

– Ну это из Достоевского. Свидригайлов опасался, что вместо вечности будет тесная комната с пауками, – поспешно объяснил он.

– Ишь ты! И сами вумные, и книги вумные читаем! Сам надумал читать али подучил кто? – умилилась Аида Плаховна.

– Сам.

– Врешь! – сказала Мамзелькина, грозя ему костлявым пальцем. – Ой, врешь, лбдушка! Брешешь, как сивый мерин!

– Ну вру, вру. Одна знакомая дала, – неохотно признал Мефодий. Обманывать старуху было бесполезно.

– Что за знакомая? Неужто Даф? – ласково спросила Аида Плаховна.

Мефодий ощутил тревогу. Старуха явно знала гораздо больше, чем можно было предположить.

– А хоть бы и она, – с вызовом сказал он.

В пустых глазницах Мамзелькиной полыхнуло задумчивое пламя.

– Почто грубишь бабуле? Разве бабуля тебе зла желает? – произнесла она с укоризной и одновременно словно с намеком. – Всю ночь косила, бедная, рук не покладала.

– И что, много накосила? – пугаясь собственной наглости, спросил Буслаев.

Ему важно было увести мысли старушки от Даф. Аида Плаховна двусмысленно зарумянилась и хлебнула медовушки.

– Ну много, не много – как считать… Был и интересный один лопухоид. Крупная довольно-таки фигурка средней мелкости! Фонды открывал, ереси сеял, всевозможные «измы» поощрял. В людях простодушных сомнение зарождал, жалил исподтишка. Подгнаивал, так сказать, яблочко с серединки. Отнесла я сегодня его в Тартар, горемычного. Уж он и убивался! Несу его, а он все твердит, что меня нету, и Тартара нету, и, почитай, ничего нету. «Я буду жаловаться! Не имеете права! Нет никакого Тартара!» – кричит. Потом уж поверил, конечно, горемыка, когда Цербера увидел… Даже не увидел еще, где ему, а лай только издали услышал.

– За что это его так?

– Я ж говорю. За умничанье и за «измы»! Особливо за атеизм, – ехидно сказала Аида Плаховна.

– А за атеизм-то за что? Разве он вам не выгоден?

Мамзелькина вновь цепко присмотрелась к нему.

– Что это за «вам»? Ой, щас я кого-то онекроложу за такие слова! Сторонишься нас?.. Мы, значит, черненькие, гаденькие, а ты светленький, чистенький? Так, что ли, получается?

Мефодий промолчал. Мамзелькина, остывая, потрясла у него перед носом костлявым пальцем.

– Смотри, болезный! Не увлекайся, не ковыряй отверткой в атомной бомбе! В том-то и дело, оказалось, что невыгоден. Вначале даже Лигул увлекся, а потом постепенно видим: не то. Лопухоиды-то вначале туго раскачивались, а потом разошлись, мысли распустили и теперь не верят ни в свет, ни в мрак. Хотят происходить от обезьяны, прятать хвост в штанину и играть в ящик без возврата. А в мироздании-то как: каждому по вере его. Не веришь в бессмертие – и не надо. Не будет тебе бессмертия.

Мамзелькина широко развела руками.

– Вот и расползаются потом эйдосы. В распыл, в небытие идут. Свет-то как и прежде кадры свои получает, праведники-то и теперь случаются, а мрак в убыток идет. Многие эйдосы теряет. Ты у него эйдос берешь – а он слабенький, негодненький, гниль одна… Ты его эйдос в дарх помещаешь, а там энергии, как в сдохшей батарейке. Никакой в нем силы нет… Просто тьфу!

Аида Плаховна с чувством плюнула в стену короткой пулеметной очередью и трепетно извинилась перед Мефодием за рикошет.

– Распустились людишки, хо-хох! Без нас зло творят, по скудомыслию своему. Раньше с нами хоть контракты заключали, а теперь без контрактов шпарят – кто во что горазд. Заплыли сердцами, как бройлеры. Вот и выходит, никому выгоды никакой нет – ни Эдему, ни Тартару, ни самим лопухоидам!

Внезапно под безразмерными одеждами Мамзелькиной что-то заскрежетало и начало сипло бить. Аида резво сунула руку под балахон и извлекла старинные серебряные часы. Как оказалось, это они издавали неприятные звуки. Покосившись на стрелки, Аида Плаховна печально отхлебнула из чаши и, прополоскав медовухой рот, проглотила.

– Ох-ох! Что-то быстро сегодня. Опять чей-то час пробил! Вот всегда так – никакой личной жизни!.. Ну пошла я, Мефушка! Осторожнее будь. Что-то тревожно мне сегодня за тебя. Вроде и разнарядочки на тебя покуда нету, ан все равно тревожно… У нас ведь как, в Тартаре: иной раз и вне разнарядочки человечек-другой пройдет. Чикнет его кто-нибудь – и все дела! – сказала она многозначительно и потащилась к дверям.

Шажки ее были маленькими, старческими, белые кроссовочки шаркали и нетвердо нашаривали пол, да только когда Мефодий несколько секунд спустя выглянул наружу, старшего менагера некроотдела у дома № 13 по Большой Дмитровке уже не наблюдалось.

Лишь в воздухе висел капельный звон ее нестерильной косы.

* * *