Свобода и любовь (сборник)

Два горя разрывают сердце Василисы: женское горе, многовековое, неизбывное, и горе друга-товарища за обиду, нанесенную любимому, за людскую злобу, за несправедливость.

Мечется Вася по спальне, будто полоумная. Нет ей покою!..

Вот тут перед ней, в этой самой комнате, на этой постели, Владимир ласкал, целовал, голубил другую женщину… Ту, красивую, с пухлыми губами, с пышной грудью. Может, любит ее? Может, из жалости к ней, к Василисе, правду не сказал?…

Правду хочет Василиса! Только правду!.. Зачем отняли, вырвали у ней Владимира сегодня! Зачем сегодня?… Был бы тут он, она дозналась бы, допросила… Был бы тут он спас бы ее от собственных жутких мыслей, пожалел бы…

Рвется ее женское сердце от горя, от обиды… И к Владимиру злоба шевелится: как смел так поступить?! Любил бы, не взял бы другую… А не любит – сказал бы прямо. Не томил бы, не лгал…

Мечется Василиса из угла в угол, покоя ей нет.

А то вдруг новая мысль иглой в сердце вонзается: а что, если дело Владимира серьезное? Что, если не зря его арестовали? Что, если опутали его дрянные людишки, а ему отвечать придется?

Забыто женское горе. Забыта сестра с пухлыми красными губами. Остается один страх за Владимира, леденящий, до тоски смертельной… Остается обида за него, жгучая, тошная. Обесславили. Арестовали. Не пощадили. Тоже товарищи!..

Что такое ее обида, бабья обида, как сравнишь ее с обидой, что нанесли ему, милому, свои же «товарищи»? Не то горе, что другую целовал, а то горе, что правды нет и в революции, справедливости нет…

Усталость забыта. Точно и тела нет больше у Василисы. Одна душа. Одно сердце, что, будто когтями железными, раздирают мучительные думы… Рассвета ждет. А с рассветом решение пришло: отстоять Владимира. Не дать его в обиду. Вырвать из рук завистников-склочников. Доказать всем, всем, всем: чист ее друг, муж-товарищ, оклеветали его. Зря обесславили, разобидели…

Ранним утром красноармеец принес ей записку. От Володи.

«Вася! Жена моя, товарищ любимый! Мне теперь все равно мое дело… Пусть я погибну… Одна мысль гложет меня, с ума сводит – не потерять тебя. Без тебя, Вася, жить не стану. Так и знай. Если разлюбила, не хлопочи за меня. Пускай расстреляют! Твой, только твой Володя».

«Люблю я одну тебя. Хочешь – верь, хочешь – нет. Но это я скажу и перед смертью…»

На другом углу еще приписка:

«Я тебя никогда не корил твоим прошлым, сумей понять и прости меня теперь. Твой сердцем и телом».

Прочла Вася записку, раз, другой. Полегчало на сердце. Прав он. Никогда ее не попрекнул за то, что не девушкой взял.

А мужчины все так, как он! Что же делать ему, если сама эта «баба» ему на шею вешалась? Монаха, что ли, изображать?

Прочла еще раз записку. Поцеловала. Сложила аккуратно. Спрятала в кошелек. За дело теперь. Володю выручать.

Хлопотала. Бегала. Волновалась. Натыкалась на бюрократию, на равнодушие людское. Духом падала. Надежду теряла. И снова силы собирала. Бодрилась и заново принималась воевать. Не даст она неправде восторжествовать! Не даст склочникам, доносчикам победу над Володей справить!..

Добилась главного: товарищ Топорков сам дело в свои руки взял. Пересмотрел. И резолюцию наложил: дело за голословностью обвинений прекратить. Арестовать Свиридова и Мальченко. А на другое утро Вася уже не встала: ее схватил сыпняк. К вечеру Вася никого не узнавала. Не узнала она и вернувшегося Володю.

Вспоминается Васе болезнь, как душный сон. Под вечер очнулась. Смотрит комната. Незнакомая. Лекарство на столе. Сидит у ее постели сестра в косынке… Плотная, немолодая, со строгим лицом.

Смотрит Вася на нее, и неприятно ей, что тут сестра, и мучает ее белая косынка… А почему? Сама не знает.

Пить хотите? Сестра нагибается, питье подносит.

Вася напилась и снова забылась. В полусне кажется ей, что Володя над ней нагибается, подушки поправляет. И опять забывается Вася…

Снится ей, а может, это и явь? В комнату ворвались две тени – не тени, женщины – не женщины… Одна белая, другая серая. Кружатся, свиваются… Не то танец такой, не то силами меряются. И понимает Вася, что это жизнь и смерть к ней ворвались. Борются… Кто победит?

Страшно Васе, так страшно, что крикнуть хочется, а голоса нет… И еще страшнее от этого… Сердце колотится, стучит… Вот-вот разорвется… Бах-бах-бах… На улице перестрелка.

Открыла Вася глаза. Ночник горит, чуть коптит. Одна. Ночь. Прислушалась. Мыши скребутся. Будто что-то под полом катают. Все ближе да ближе… И уж по-иному жутко Васе, кажется ей, что мыши вот-вот на постель к ней заберутся, по ней бегать начнут… А сил согнать их и не будет…

Заплакала Вася, зовет слабым голосом: «Володя, Володя, Володя!»

– Вася, милая! Малыш ты мой ненаглядный! Что, что с тобою?

Володя озабоченно нагибается над ней, смотрит в глаза.

– Володя, ты? Живой? Это не кажется? – Слабая рука Васи пытается дотянуться до головы Володи.

– Живой, живой, милая, с тобой!.. Чего ты плачешь? Что случилось с Васюком? Сон приснился? Бред опять? Он нежно целует ее руки, гладит ее потную, стриженую голову…

– Нет, не сон… Тут мыши скреблись… – виновато, со слабой улыбкой.