Свобода строгого режима. Записки адвоката

– Как ты меня назвал?! – белки узких глаз резко воспалились.

– Потому что фуфло ты двинул! – не растерялся мошенник.

– Какое фуфло? – буксанул калмык.

– Только заднюю сейчас не надо включать. Ты сам сказал, что у тебя есть мысли.

– Ну?

– Что ну? Чтобы иметь эти самые мысли, надо уметь мыслить.

– А я мыслю! – рычал бандит.

– Ну, как же ты, Балданушка, можешь мыслить, если даже не знаешь, что это такое?

– Как не знаю? Знаю! – не отступал калмык.

– Хорошо. Тогда скажи, что такое мышление?

– Эта… – промямлил вконец запутанный Бал-дан.

– Не знаешь? Во! Это даже Вася знает, – Раппопорт подмигнул чиновнику, уже будучи осведомленным о его дипломе философского факультета с отличием.

– Мышление – есть рациональная способность структурировать и синтезировать дискретные данные путем концептуального обобщения, – не моргнув глазом, выдал чиновник.

– Ну, видишь, всё как просто, Балданушка, – Раппопорт снисходительно похлопал по плечу калмыка. – Ты хоть запомнил или еще повторить?

Калмык промолчал, но обиду закусил, прицелившись на отместку своему сожителю. А Раппопорт продолжал разглагольствовать о судьбах нации, не замечая всполохов злых раскосых огоньков.

– Страна дебилов! – распалялся мошенник. – Здесь же девяносто процентов – это быдло.

– Подожди, – рявкнул Балдан. – Подожди! Вот мы втроем сидим. Девяносто процентов быдло? Это ты к чему сейчас ведешь?!

– Ну, а ты сам кто такой? – взвизгнул Раппопорт.

– Я не понял, он меня быдлой назвал?! – подскочил со шконки калмык, призывая общественность в очевидцы.

– Да не волнуйся, быдло тоже люди… – попытался реабилитироваться Раппопорт, и, сопоставив угрозы и риски, судорожно рванул головой в сторону подальше.

Но было поздно. Калмыцкий кистень из костей и кожи перекраивал и без того мало приличный портрет мошенника. Хата замерла, затаив дыхание, ожидая продолжения. Но бандит увлекаться не стал. Раппопорт, закинув голову, чтобы не расплескать кровь из разбитого носа, пошкандыбал утираться на дальняк.

***

К генеральской форме Слава Раппопорт всегда относился с чрезмерным пиететом. Наверное, сказывалось, что генералом был его дед Моисей Раппопорт, заведовавший снабжением рабоче-крестьянской армии. В 1936 году за пару отправленных не по назначению эшелонов с мукой Моисей Абрамович пал жертвой сталинских репрессий. Бабушка Славы, на которой числилось две дачи в Переделкино и три квартиры на улице Горького, поневоле переехала в Соликамск, откуда уже не вернулась. Их сын, не желая быть родственником врагов народа, написал отказную от сгинувших родителей и поменял фамилию. Своим детям он поведал о легендарном дедушке, лишь когда его имя появилось в списках реабилитированных мучеников сталинского террора. Подрастающий Вячеслав был слезно тронут, вернув себе наследственную фамилию героя, не без прицела, конечно, на заветную эмиграцию в Святую Землю. Однако с развалом Союза мечты об израильском гражданстве померкли на фоне зарева отечественного капитализма. Слава крутил наперстки, фарцевал джинсой, кидал лохов через проходняки. Потом пошли машины: наши, не наши, краденные, отнятые, всякие. Потом замахнулся на оружие и кокаин, но вовремя ужаснулся последствиями посягательств на милицейскую монополию. И Слава вновь ударился в искусство разговорного жанра, без устали помогая гражданам радостно расставаться с наличностью. Лет через семь Раппопорт дышал в полный рост. Жил на Тверской прямо по соседству с конфискованной у бабушки квартирой, обзавелся политическими связями на уровне сотрудников аппарата Госдумы, был своим в мире театра и кино: пил с Калягиным, спал с Гурченко, серьезно задумываясь спродюссировать фильм про дедушку. Тюрьма «подпилила» Раппопорту ноги…