Свобода выбора

Это — целая национальная загадка: общество не восприимчиво к добру. С. Залыгин вспоминает своего любимого крестьянского писателя С. Семенова (любимого и Львом Толстым): он был очень добр к своим односельчанам, но мужики убили его (царя ведь тоже в конечном счете убили свои же). Для писателя это загадочное явление — повод для сожаления, и в итоге его герой отказывается судить личности: он судит власть. И тут выясняется, что все формы власти — российская и советская — были нехороши для страны.

В воображаемом диалоге Николая II со Сталиным (рождающем естественную ассоциацию с «Легендой о Великом Инквизиторе» Достоевского), где в уста советского диктатора автор, подобно своему великому предшественнику, вложил сильные аргументы против российского царя (у Достоевского — Христа). «Мы на твоих, царь, ошибках творим социализм», — говорит Сталин. И это в известной мере так. «На все Божья воля», — заявляет Николай II. Нет, «собственная воля», — возражает Сталин. В переводе на язык политической практики, здесь пассивности противопоставлена активность. Исторический же опыт показал, что социалистический инквизитор, владевший, как и его литературный прототип, «чудом, тайной и авторитетом» — действенными секретами власти, своей активностью оказался куда более опасен для государства, чем император, апеллирующий к Богу. Оба типа власти разваливали государство.

Сколько фантастически-нелепых, аморальных или антиэстетических картин& современной жизни представлено в романе! И во всем их кажущемся неправдоподобии — внутренняя логика и обоснованность. Какая-нибудь городская мусорная свалка и монолог ее обитателя, кандидата социологии. В утрированности его высказываний по поводу «свободы» и «справедливости» — в таком существовании присутствует печальная мысль о продолжающейся тяжелой зависимости человека от государства в иных, «нормальных» условиях бытия. Вот такая «свобода выбора» проникла в нынешнюю интеллигенцию. Она ничуть нравственно не хуже той, что избрали «новые русские», мечтающие купить домик на Кипре, предварительно свозя туда собачку Жульку: удобно ли ей будет там. Карикатурная деталь, характеризующая отношение автора к только что родившемуся ненавистному в обществе сословию лавочников и воров. Тоже — «свобода выбора»!

Армянский писатель и академик Левон Мкртчян, столь же мучительно, как и многие интеллигенты, размышляющий о случившемся с нашей страной, ссылается на С. Залыгина: «Свобода у нас голодная, а это, может быть, хуже несвободы» [2] .

Обогащение одних, обнищание других — ведь, по существу, это подготовлено советской властью, делившей людей на классы. Вот почему автор романа так беспощадно-ироничен к тем формам идеологии, которые культивируют прежнюю жизнь. Что же касается суда над властью, писатель предоставляет это право молодому поколению. Отсюда финальная сцена в романе: Николай II (знающий все, что произошло в нашей стране — Чечню, в частности) приведен к студентам в Институт стали и сплавов, откуда хорошо виден пейзаж новой России в конце века: Октябрьская площадь, Ленинский проспект, Парк культуры им. Горького, банк, у порога которого толпятся старушки. И здесь-то наконец решается его судьба: «А от суда императора освободить — пусть он пишет свои записки о нынешнем времени».

Добавим от себя — пусть учтет и свидетельства писателя Нелепина. Чувствуется, что автор хотел сказать это.

В исповедальных очерках «Моя демократия» (1996) С. Залыгин[а] — такие картины собственной жизни писателя и увиденной им, что не останется сомнений в подлинности или искусственности явления, называемого демократией. Сын студента-правдолюба и матери-бестужевки, пошедшей за мужем в ссылку, С. Залыгин давно знает цену подлинной человечности и нравственных обязательств. По его мнению, они тоже входят в понятие демократии. Поскольку для писателя, как говорили в старину, проблемы политические или исторические есть всегда проблемы человеческие, автор очерков выражает свое понимание демократии в образах реальных лиц. Иногда рассказ о них прямо соотносится с характеристикой определенного общественного уклада, и тогда становятся показательными социальные приоритеты и пристрастия писателя. Однажды, находясь в Исландии, он узнал, что здесь с трудом нашли человека на должность министра образования, просили хорошего учителя, да он поначалу не соглашался: слишком мала зарплата министра — в два раза меньше учительской, и только когда власти повысили ее до учительской, педагог согласился занять обременительный пост. Такова в демократической стране шкала ценностей.

Впрочем, о взглядах С. Залыгина на демократию — чуть позже, в связи с его заметками, которые он опубликовал через год после «Моей демократии».