Свободное падение

Зинаида Петровна проводила до калитки. Пока Стах прощался, молодой водитель залез в кабину. Седой неодобрительно качал головой:

– Возишься с ним как с яичком писанным.

– Дядь Вить, ты не поймёшь.

– Ишь ты – не пойму! В отцы тебе гожусь, между прочим.

– Ладно, извини. Я к твоему возрасту отношусь с уважением, но это может понять только тот, кто воевал.

– Ты проверял, что он воевал? Повадка у него бандитская. Помяни моё слово, он из тех, кого ищут. У тебя по молодости романтика в одном месте ещё играет, а я жизнь повидал, и она мне подсказывает, что на посту его надо сдать. Чтобы потом локти не кусать, что мог чью-то жизнь спасти, а не спас.

– Не знаю, – с сомнением покачал головой парень.

Седой постучал себя отогнутым большим пальцем в грудь,

– Я знаю!

Стах открыл дверь, и водители замолчали. Фура тяжело снялась с обочины, Стах помахал женщине рукой, долго смотрел на мелькающие в зеркале заднего вида домики городской окраины, пока их не затянуло белым тоскливым дымом осенних костров.

Когда подъехали к милицейскому посту на выезде из Зареченска, Стах уже дремал, забившись в угол кабины. Молодой дальнобойщик едва слышно шепнул:

– У меня рука не поднимется, дядя Витя.

Седой молча похлопал напарника по колену, мол, – я сам. Фура остановилась, парень поймал напарника за плечо, отрицательно качнул головой, мол, брось, дядя Витя, не стоит. Седой сердито дёрнул плечом, спрыгнул на землю. Не отрывая головы от стекла, Стах открыл глаза, глянул в зеркало заднего вида.

– Решили всё-таки сдать? – негромко спросил он, оттолкнувшись плечом от двери.

Парень опустил руку, нащупывая монтировку.

– Не суетись, сам выйду. – Стах открыл дверь, морщась от боли, полез из кабины.

Обойдя фуру, седой водитель нерешительно остановился у заднего колеса полуприцепа, пнул его носком ботинка. Зачем-то заглянул под фуру и, с полминуты посидев на корточках, досадливо чмокнул щекой, пошёл к гаишнику.

– Здравия желаю, товарищ капитан. На Парамоновку не подскажете как?

Усатый пожилой капитан, похлопывая жезлом по ладони, охотно разъяснил:

– Километров через пятнадцать указатель будет, оттуда ещё с километр до деревни. С трассы её не видно, там спуск к реке, так, что главное указатель не пропусти.

Увидев выходящего из кабины Стаха, водитель крикнул ему:

– Куда тебя понесло? Сейчас едем.

– Напарник? – спросил капитан.

– Нет, напарник в кабине, – досадливо отмахнулся дальнобойщик. – Шуряк мой.

– Чего он у тебя такой помятый?

– Голова воровка – деньги пропила, а теперь болит. Сестра упросила взять его с собой в рейс. Дома дружки не дадут из запоя выйти, а я ему сухой закон объявлю. Беда мне с ним. Ну, всё, капитан, спасибо.

– Счастливого пути, – откозырял гаишник.

Водитель вернулся в кабину, недовольно хлопнул дверкой.

– Куда тебя понесло? Решил с гаишниками пообщаться?

Стах вместо ответа снова привалился головой к стеклу.

– Странная страна Россия, – сказал седой, трогая фуру с обочины, и замолчал, оставляя неясным, что он имел ввиду.

Только когда уже отмотали от Зареченска несколько километров, он заговорил снова:

– Довелось в своё время по Германии поездить. Красота, чистота, дисциплина – всё на зависть. Плёнку от сигаретной пачки в окно машины выбросил, а сзади кто-то уже звонит на пост дорожной полиции. Стоп, дорогой, мусорить не красиво! Будь добр – штраф. Умом понимаешь, что только так и можно воспитать в людях культуру, а в глубине души что-то свербит, – не хочет она красоты и порядка ценой стукачества. Оттого у нас в России всё по-другому, и никто до сих пор толком так и не ответил на вопрос: благо это наше или наша беда?

В кабине установилась тишина. Стах делал вид, что дремлет, и только много времени спустя, когда какая-то радиостанция уже успела прогнать по эфиру две-три бессмысленные песенки, сказал, не открывая глаз:

– Спасибо, мужики.

Очнулся он от забытья, когда под колёсами останавливающейся фуры захрустел щебень обочины.

– Станция «вылезай», – сказал седой, не глядя на Стаха.

Молодой нагнулся за стоящей в ногах сумкой.

– Может всё-таки в больницу?

– Тётка у меня здесь всю деревню травами лечит. – Глядя на указатель «Парамоновка», Стах ощупью шарил по двери в поисках ручки. – Кого хочешь на ноги поставит.

– Ну, бывай, – молодой крепко пожал ему руку.

Седой молча смотрел на дорогу, нетерпеливо барабаня пальцами по рулевому колесу. Прощаясь с ним, Стах так же молча поднял открытую ладонь, спрыгнул на землю. Фура снялась с обочины, белая известковая пыль укрыла с головой.

Минут десять Стах шёл по пустынной дороге, обсаженной поредевшими осенними берёзами, потом открылся вид на лежащую вдоль реки деревню, будто заляпанную жёлтыми берёзовыми листьями–веснушками.

Стах кинул на обочину сумку, тяжело стянул с себя куртку и, держа её в опущенной руке, с минуту не мог пошевелиться, будто в землю врос.

За оградой крайнего дома сгребала опавшие листья немолодая женщина, – тётя Галина, последний человек из всей большой родни. Опёрлась на грабли, приложила ладонь ко лбу, разглядывая стоящего против солнца Стаха.