Свободные от детей

В своих романах я не воссоздаю таких ситуаций, потому что никто в здравом уме и твердой памяти не поверит, что на свете еще возможно такое… Что можно жить, терзаясь бессмысленным вопросом: почему я не родилась на одиннадцать лет раньше, чтобы хоть состариться, если не умереть, рядом с тобой? Разделяющая нас с тобой пропасть будет расти — через год будет двенадцать лет, как ты ушел, потом тринадцать… До каких пор я растяну это изгнание из твоей жизни? Стану ли такой седенькой старушкой, называющей сорокалетних женщин «деточками»? Найду ли сослепу дорогу к тебе? Не окажется ли напрасным это истязание ожиданием, боязнью досрочного ухода, который может завести не туда?

Ждешь ли ты меня там? Слышишь ли оттуда мой идиотский смех, в котором одна боль, а веселья нет совсем?

Как бы мне услышать твой голос? Спокойный и мягкий, готовый звучать часами, если я готова слушать… Всегда. Всегда.

— Извини, — говорит Лера, глядя на руль моей машины, который она решила взять в свои руки. — Не нужно мне было болтать с Власом.

— Влас тут ни при чем.

Я уже могу говорить, только в горле у меня все болит, как после приступа рвоты. Упавшие на лицо светлые волосы моей сестры, качнувшись, выдают движение головы.

— Я знаю, что он ни при чем. Все ни при чем. Ты просто несчастна, Зойка, но не хочешь в этом признаться.

Откинув голову, закрываю глаза. Хочется помолчать, но Лера заслуживает, чтобы я хоть поговорила с ней немного, если сорвала вечеринку. А может, и что-то большее — ради чего Малыгин крутился возле нее?

— Слышала Дольского? «Без любви живет полсвета…»

В ее голосе неуверенность:

— Слышала. А может, и нет. Я не так помешана на бардах, как ты.

— Я не помешана на них. И я вовсе не несчастна, запомни это! В любой момент я могу выдумать себе такую любовь, какая тебе и не снилась…

Ее волосы опять согласно качаются:

— Я знаю. Только это ведь будет просто очередная книга.

— Просто?! — это резануло мне и слух, и сердце. — Попробуй напиши просто книгу!

Она пугается, судорожно заправляет волосы за уши:

— Нет, я не то имела… Ну, ты же знаешь, как я люблю твои книги! Но мне хочется, чтобы ты была счастлива не только, когда пишешь их.

— То, что я пишу их — это уже больше всего, о чем человек может мечтать!

В ее съехавшихся бровях, в выпяченных губах — сомнение.

— Ты думаешь? — Лера громко хмыкает. — Никогда не хотела написать книгу.

— А я никогда не хотела родить ребенка!

— Каждому свое? — неуверенно произносит сестра.

— На этом и остановимся, — заключаю я. — Послезавтра мы уезжаем со спектаклем в Швецию. Когда я вернусь, мы будем с тобой искать кандидата в отцы. Уже можешь присматривать!

Сложенные «лодочкой» ладошки закрывают половину лица, а серые глаза испуганно таращатся на меня. Она смешно выглядит сейчас, но я уже отсмеялась на месяц вперед.

— Привезти тебе из Стокгольма Карлсона?

— Мужчину в самом расцвете лет? У меня свой имеется… Лучше привези мне Малыша, — внезапно предлагает она.

— Того самого?

— Нет. Только моего. Нашего.

— От шведа? — это неожиданно даже для меня.

Она улыбается:

— Зато он не будет тут маячить перед глазами! И потом, знаешь… Шведы они… такие здоровые! Викинги!

* * *

Я давно не видела моря. Так давно, что оно потихоньку начало просачиваться в мои книги, разливаться по страницам — не водой, которую все писатели горазды лить для придания нужного объема и чего я никогда не делаю, а живым дыханием, которое не задержать, не сбить с ритма. Если, конечно, не рвануть глубинную бомбу.