Свое время

Вытер губы, сплюнув глагол будущего времени. Развернулся, зашагал. Андрей повел бровями: неожиданная лексика. С ним определенно есть о чем поговорить. Он должен знать, должен помочь.

— Куда мы идем?

— Никуда. Это я для вас, вам же легче.

— Легче что?

— Привыкнуть. К безвременью.

— Думаете, я хочу привыкать?

Бомж остановился резко, так что Андрей чуть не въехал в его внезапную спину. Не оборачиваясь, пожал плечами:

— Не настаиваю.

И сел. Прямо на мертвого солдата в расстегнутой шинели, на голову убитой лошади, на спину дохлой собаки, на обломок раскуроченной машины, на бесформенный камень с виньеткой чьего-то герба… на изящную лавочку за столиком уличного кафе. Андрей сморгнул, пытаясь тоже настроиться, вычленить из калейдоскопа времен приемлемое, правильное, такое, чтобы спокойно присесть. Наслоения замерцали перед глазами, словно пиксели на плохом мониторе, брызнули слезы, закружилась голова.

— Зажмурьтесь, — посоветовал Бомж.

Андрей зажмурился.

— Вот видите. Нетрудно. Только привыкнуть. Если, конечно, передумаете и захотите.

Призрачная столешница не скрывала ни его собственных коленей, ни разбросанной брусчатки, ни осколков стекла, ни бурых пятен на камнях, ни скрюченных пальцев мертвой руки. Андрей пробно положил сверху ладонь, почувствовал гладкость полировки и фактуру маленькой скатерти, оперся локтями, налег всем телом… Столик постепенно терял прозрачность, становясь все более реальным, превалируя над вариантами других времен.

Бомж наблюдал за экспериментами с явным одобрением; под его взглядом Андрей почувствовал себя учеником на каком-то странном мастер-классе и нервно ерзанул на стуле… Хотелось бы думать, что на стуле… Вообще не хотелось об этом думать.

— Как вы здесь живете, — без вопроса и даже без лишних сомнений по поводу неправомерного «здесь» бросил он.

— Привык.

— И не пытались выбраться?

— Я? На хрена?..

Андрей искоса рассматривал его, сфокусировав внимание в один скользящий пучок, отдельный от всего остального мира. Сизый подбородок, лиловые капилляры на щеках, бородавка в ложбине у мясистой ноздри, морщин почти нет, вместо них нездоровая припухлость, пигментные пятна, мешки под глазами. Безвременье не изнашивает человека, он спился и поистаскался еще там — тогда?.. нет, наверное, все же правильнее «там», выше степень условности и потому ближе к правде — в прошлой жизни, в которую ему незачем возвращаться. Правда не помнит или не хочет говорить? — неважно, я в любом случае могу придумать ему какой угодно бэкграунд; красивый, кстати, эвфемизм слову «прошлое».

И желтые, совершенно совиные глаза. Наверняка задуманы большими и пронзительными, но много теряют за счет опухших век…

— Первое побуждение — сопротивляться, я понимаю, — сказал Бомж. — Но, поверьте, из времени не выпадают просто так. Раз оно случилось, значит, вы на самом деле нуждались в этом, даже если не отдавали себе отчет. Насколько я могу реконструировать, глядя на вас…

Андрей усмехнулся: ну-ну, кто за кем наблюдал, кто сделал более правильные выводы?

— …вы установили весьма своеобразные отношения со временем, правда? Со своим, я имею в виду, временем?

Пожал плечами:

— Наверное да.

— Я тоже.

Захотелось поймать на слове: значит, все-таки помните, все-таки прошлое, все-таки есть?.. Андрей промолчал. Налег на столешницу, двигая и сминая в ладони грубое кружево скатерти — плотное, почти настоящее.

— А теперь подумайте сами: если у человека есть свое время, зачем ему постоянно пребывать встроенным в чье-то еще? В чужое и, согласитесь, непременно до абсурда бестолковое?

— Есть объективные обстоятельства. Социальные связи, например, — он сглотнул, надеясь, что незаметно, — семья.

Фил, Мария, Надя… Инка. Вспыхнули перед глазами так ярко, что, казалось, собеседник сможет запросто увидеть их силуэты на сетчатке. В порядке скорой самопомощи прибегнул к древнему писательскому трюку: переключился на другую реальность, на придумывание чьей-то чужой судьбы.

У него, седого и желтоглазого, конечно же, не было никакой семьи. Были женщины, сначала юные, глупенькие и слишком медленные, каждая так и норовила остановить время, общее на двоих, он не мог с ними. Потом взрослые, самодостаточные, быстрые, их уносило от него неизвестно куда. И наконец, последние, тоже истасканные и опухшие, хаотичные, абсолютно несовместимые и невыносимые…

— Если б эти обстоятельства и вправду имели значение, вы не превысили бы амплитуду.

— Какую амплитуду? — самое острое и болезненное Андрей намеренно отодвинул, оставил неуслышанным.

— Временную, — Бомж акцентировал ударение на предпоследний слог. — Амплитуду допустимой рассинхронизации, как я это называю. В ее пределах еще можно маневрировать туда-сюда, оставаясь привязанным к общему времени вашего социума. А если превысить — уже нет.