Свое время

— Ладно, — Андрей отвел взгляд от насмешливых глаз Бомжа, посмотрел поверх его головы на все-таки колеблющийся, зыбкий контур замковых ворот. — Давайте я все-таки попробую.

— Пробуйте.

*

Он шел вперед, и стена древнего укрепления росла навстречу, слоясь и мерцая: дерево, камень, капельки смолы, черные бревна, свежая кладка, мох в трещинах, виноградные плети на руинах… У меня получится. Я пройду, потому что этих ворот здесь нет; то есть не так, стоп, ворота есть, иначе меня отбросит слишком далеко по амплитуде, но их же периодически поднимали, правильно?.. Вот и сейчас, в моменте, в избранном мною времени они подняты, впуская меня.

Двое всадников едут по мосту через ров. Не кавалькада, не армия, не орда штурмует замок вихрем и роем калейдоскопных силуэтов, многажды усеивая землю телами, а только эти двое, спокойные, медленные… Я тоже никуда не тороплюсь. Меня устраивает их время.

Конский хвост мерно мотается из-под попоны, вот точно так же служил мне путеводным ориентиром и метрономом хвост Бомжа, смешно: иду за хвостом, иду хвостом, иду.

Поскрипывают доски под ногами, я не смотрю, я просто знаю, знаю изо всех сил, что там именно доски, крепкие, а не гнилые, доски, а не трупы, доски, а не пустота. Время срыло замок до основания, укрыло зеленью его следы, оставив только имя холму посреди города, звонкое, неубиваемое имя. Ты и сам всегда надеялся, что твое имя переживет время, да-да, надеялся где-то в глубине души, хоть и достаточно ироничен, чтобы задумываться об этом всерьез. Но при этом признавал: время сильнее тебя. Ты сам слабее времени.

Пока я не заигрался, мне сходило с рук. Но я заигрался, я поверил в свое время, превысил допустимую амплитуду. Возможности для отступления нет, остается только сделать следующий шаг: доказать свою правоту и силу.

Для начала синхронизироваться.

Всадники въезжают под арку, опускается решетка с остроконечными зубьями, опускается — это движение, процесс, и все его стадии доступны мне одинаково по всему спектру мгновений: слишком широкий выбор, говорит мой приятель Бомж, напрягает, но ничего, я смогу. Бурые пятна на остриях, наверняка чья-то кровь, этот замок помнит немало крови, а я помню, как в отеле пытался пройти сквозь обычную вращающуюся дверь… Помню, не помню; нерелевантные, отмененные безвременьем слова. Щурюсь на решетку так, что она отпечатывается в глазах лиловым контуром, множественным, как ее времена… единственным, четким. Я знаю, когда и как мне пройти, и я пройду.

Всадники спешиваются посреди двора, мощеного брусчаткой, я выбрал неплохой временной срез, по крайней мере никакой грязи под ногами. Освободившись от ноши, конь поднимает хвост и роняет гроздь курящихся яблок, и я слежу, как они планируют на брусчастку, слишком медленно, двоясь и подвисая в мгновениях, надо чуть-чуть замедлиться до полного синхрона. Мальчик, взявший коня под уздцы, похож на Фила, этот мальчик умрет за несколько веков до его рождения, а правда ведь похож, особенно в профиль, тонкий и чуть курносенький, Инкин… И свежая ссадина на щеке: после драки, но маме, конечно, скажет, что поранился и не помнит где. Где она, какая она, его мама — в этом времени?..

Выхожу из тени входного проема, впечатывая шаг в брусчатку, мокрую и скользкую, почти реальную и однозначную. Вокруг непривычно пусто, если не считать полустертых теней, набирающих зримость и плоть, стоит лишь обратить внимание на какую-либо из них. Смаргиваю, концентрируюсь на все том же конском хвосте, на стремени, на кайме рыцарского плаща, на ссадине у мальчика на щеке, и тени, помельтешив, исчезают.

Синхрон. Мое новое время.

Я подхожу к ним почти вплотную, к спешенному всаднику в длинном плаще и мальчику, похожему на Фила, он держит двух коней под уздцы, а второго всадника нет, успел куда-то уйти, пока я решал вопросы взаимодействия со временем. Стоит подумать о нем, вспомнить, как призрачная фигура возникает перед глазами, противоестественно впечатанная в коня, впрочем, и кони тоже двоятся и множатся, как и первый мужчина, и мальчик, и возвращаются бесчисленные тени, и высокая трава прорастает сквозь брусчатку… стоп. Зажмуриваюсь, как учил Бомж. У меня под ногами только мокрые камни, отполированные конскими копытами. Я выбрал время с дождем, что, впрочем, неудивительно для этого города.

Слышу голос, наверное, мальчика, сипловатый, совсем не такой, как у моего сына — если ничтожная, но все-таки разница во времени не искажает частоту. Он что-то спрашивает на почти знакомом, почти понятном, но все-таки слишком чужом языке. Мужчина отвечает коротко, низко, его голос похож на лай, тут уж точно не разобрать слов. Приоткрываю щель-бойницу между веками, вижу их обоих. А они меня, конечно же, не видят. Никакой связи. Чужое время, чужая жизнь.