Свое время

Не хочу показаться идиотом, но в последний момент решаю: пофиг. Спрашиваю, кто она такая. Мужик не ржет, а просто называет по списку ее имя. И даже дом-больничку, место ее работы.

Запоминаю, хоть и, конечно, не собираюсь туда идти. Я ненавижу дом-больнички, вы помните.

И у меня задание.

Сейчас я должен прочесть его досье. Долгое, тягомотное занятие; хорошо, что я в спецохранном времени. Торчать на улице глупо, захожу в ближайший дом-стол, хотя жрать пока не хочется. В дом-саду нам рассказывали, будто бывают дом-читалки; не знаю, никогда не видел. Садовую бабу, которая показывала нам буквы, мы ненавидели сильнее, чем ту приходящую госпитальную девку с уколами в задницу и в руку — потому что против мгновенных, та-та-та-та, уколов ничего нельзя было предпринять, а с буквами получалось как-то бороться: переворачивать распечатки вверх ногами, или водить пальцем по строчкам, не всматриваясь, или рисовать на них члены с крылышками, или делать самолетики. Нет, я умею читать. Просто с детства ненавижу.

Дом-стол набит коммуналами, негде присесть, они жрут круглосуточно, что им еще делать, когда они не дрыхнут, как не трахаться или жрать? Расчищаю место и сразу понимаю, что пожрать — самое время. Сдвигаю распечатки в сторону, половина соскальзывает со стола и планирует вниз широким веером, я едва успеваю собрать их все на лету. Непременно понаделаю из них потом самолетиков, из этих кретинских бумажек. Штук пять или шесть, а остальными подотрусь.

Запихиваю в рот кусок батона с химическим паштетом. Вкусно.

И вдруг звонит мобила.

— Молния, — нажимая на кнопку ответа, успеваю все прожевать и проглотить. — Слушаю.

— Вы ознакомились с досье?

Я в спецохранном времени, я успею.

— Да.

— Гостя ведут. Вам сообщат, когда он пересечет окружность.

— Я готов.

Мобила отключается, а я смотрю обалдело на густые стаи букв — и не могу ничего понять, даже когда пробую вести пальцем по строчке, как в дом-саду. Уже ведут. Но ведут в коммунальном времени, у меня огромная фора, я смогу. Аппетит разыгрывается зверски, надо поддержать ускоренный организм — и я напихиваюсь всем, что вижу, чавкаю, жую с хрустом, глотаю большими кусками, не успевая почувствовать вкус, и стол вокруг меня стремительно пустеет, словно в радиусе ликвида, и столовые девки не успевают восполнять недостачу, и расползаются по сторонам, как тараканы, что-то заподозрившие или просто окосевшие коммуналы. Досье випа валяется передо мной, и вдруг у меня получается прочитать верхнее слово, наверняка его имя, оно безумно ржачное, из трех букв: Сун.

А меня зовут Молния.

Одним движением выливаю в глотку бутыль шипучки, пузырьки лопаются в горле, щекоча и распирая изнутри, будто бегущие микросекунды. Бросаю взгляд на досье — и мгновенным охватом понимаю о нем все, вижу насквозь, что он из себя представляет, этот вип-Сун, вынь-сунь, обхохочешься. Давай, выбирайся со своих задворок, ползи сюда, пересекай Окружность — мне сообщат, и тогда я начну действовать. А пока у меня еще есть время.

Лечу, притормаживая на поворотах, сверяясь по карте с номерами улиц. В этом районе Крамербурга я не был никогда, вот и хорошо, я боялся, это окажется именно та дом-больничка, что было бы совсем не в тему: могу себе представить, какими слизняками, растениями кажутся коммуналы госпитальным девкам — особенно коммуналы с раскроенным черепом. Нет, совсем другое место. Ее рабочее место, надо же. Интересно, она здесь же и варит себе кофе, и жрет, и спит? И даже трахается?..

Оказывается, внутрь так просто не попадешь, надо вводить код. Жду, пока створки раздвигаются, выпуская, к счастью, не госпитальную девку — я бы не успел, и осознание этого факта царапает гортань, почти ломая кайф — а снабженческую телегу, они ездят в коммунальном времени, и я сам не раз отгонял банды недоростков от госпитальных телег, где, как все знают, можно спереть наркоты. Вспрыгнуть на тележный бампер — баловство, мне даже не приходится как следует разбегаться. Пока она проползает сквозь проем, я, распластавшись, пролезаю ее всю по верху и спрыгиваю с заднего бампера задолго до закрытия створок. А вот теперь не задерживаться.

Лечу.

Успеваю подумать, что на работе она, скорее всего, не носит красное. И как я ее узнаю? Чисто по заднице?

— Что вы здесь делаете?

Спрашивает, стрекоча на высоких частотах, встречная девка, худенькая, как щепка, не та; присмотревшись, я понимаю, что она вообще старуха, ну да, они же быстро стареют, быстрее, чем на медбазах успевают обучить новых.

— У меня здесь девушка, — почти не вру. — Многоразовая.

— Это дом-больница. Здесь нельзя находиться.

У нее получается складно и ржачно, и движения ее, ускоренные, суетливые, смешили бы — если б я не видел себя ее глазами, замедленного, тягучего. Почему мне нельзя ускориться еще хотя бы чуть-чуть?! Почему госпитальная девка, да где там, госпитальная старуха! — нужнее миру-коммуне, чем спецохранец?

Спокойнее. Я ликвидатор.