Своеволие философии

Выражения вроде «европейский разум» и «арабский разум» (их можно заменить синонимами, такими как «субстанциальный разум», «процессуальный разум» в том смысле субстанциальности и процессуальности как способов организации субъект-предикатных конструкций, который был намечен выше) получают свой смысл в свете сказанного. Это – отдельные способы отрывочного, т. е. вырванного из сворачиваемо-разворачиваемой целостностности, оконеченного разворачивания – такого разворачивания, которое всегда имеет фиксированное начало и конец. И обычно имеет продолжение, это верно; но продолжаем мы всегда так, как если бы продолжение было очередным началом. В отличие от этого, подлинное, целостностное сворачивание-разворачивание не начинается и не заканчивается, оно не продолжается и не длится, не останавливается и не возобновляется, не прирастает и не умаляется: известное выражение «всё во всём» выражает предчувствие свернутости-развернутости. Так потому, что целостность не может быть увеличена или уменьшена, и в своей бесконечной варьируемости, составляющей ее саму, она не меняется. В этом смысле целостность и есть ускользание: она не может быть зафиксирована и «схвачена» именно потому, что целостностна. А фиксирующий и схватывающий разум – это всегда отдельный разум, развивающий только один из возможных вариантов. История культур человечества – это бесценная кладовая опыта разворачивания отдельных, отрывочных, дискурсивных разумов. Способность работать с ними всеми как с равноценными вариантами – это способность универсализма с приставкой «все-», а не с приставкой «обще-». «Обще-» бывает только тогда, когда один из вариантов, неважно, какой именно, выдают за привилегированный, исключительный и отдают ему то царское место, которое по праву принадлежит только целостностному разуму, разуму «все-», и никакому из дискурсивных разумов.

Дискурсивный разум и целостностный разум. Второй – это разум, способный работать с целостностью, разум, для которого варианты дискурсивных разумов – лишь приложения. Он способен между этими вариантами перемещаться. Целостностный разум способен работать с целостностью, способен к настоящему сворачиванию и разворачиванию, а не к отрывочной развернутости. Это и есть тот разум, о котором мечтал Николай Кузанский: разум, способный к свернутости-развернутости, способный к различию конкретных, дискурсивных разумов и к перемещению между ними.

Эрих Соловьев

Два любимых слова Э.Ю. Соловьева:

«Метанойя»

А.П. Чехов в письме Суворину (Мелихово, 25 ноября 1892 г.) признается: «…писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель…». Если художественный текст по своей сути должен тревожить душу читателя, тогда какое действие мы ждем от текста философского? Видимо, такое, после которого появляется не просто душевное волнение и желание, а осознаваемая потребность в мысленной работе. Сильный эффект, производимый текстом, – не редкость, известно много харизматичных лекторов и учителей, после занятий с которыми немедленно хочется бежать в библиотеку и становиться таким же умным. В случае с Э.Ю. не так: его тексты не побуждают никуда бежать, а, напротив, предлагают остановиться и понять, о чем ты думаешь и говоришь, какое место в твоих мыслях занимаешь ты сам. Недаром Э.Ю. любит сократическое по духу слово «умоперемена».