Свои люди

— Механик… — тихо ответил Мишаня. — Механик холодильных установок…

— А почему в заявке цемент? Рубероид? Плитка? А? Вы что, холодильники этой плиткой обклеиваете?

— Я не выписывал плитку! Правду говорю, не выписывал! — Мишаня растерялся. Сердце его, бившееся часто-часто, вдруг замерло, и ознобный ветерок пробежал по спине.

— Выписывал, не выписывал! А подпись ваша стоит! — сказал Лев Иванович скучным голосом. Пальцы его тяжелой руки забарабанили по столу. Он отодвинул кресло, встал. — Ладно! Разбираться будем, узнаем, кто выписывал…

«Это ошибка! Этого не может быть!» — бился в Мишанином сознании жаркий голосок. И верить хотелось Мишане этому голоску, очень хотелось верить. Но чем больше он себя успокаивал, тем яснее начинал понимать, нет, не ошибка это! Та смутная, неосознанная тревога, поджимавшая сердце в последние дни, была ненапрасной. Все он вспомнил. И подпись свою на чистых бланках заявок. И внезапные исчезновения Филецкого по неведомым делам. Все сходилось, все было одно к одному. «Не ошибка! Не ошибка! Правда!» — стучало сердце.

Бросился опрометью по коридору к кабинету Юрия Аркадьевича. Но у двери придержал оторопевшее дыхание. Скользкая улыбочка Родькина увиделась. Голосок его тихий… Нет! Подождет Юрий Аркадьевич. Мастеру надо все высказать. Ему, ему сначала! Сбежал вниз по ступенькам. Чемодан свой оставил у вахтера в пустом гардеробе, вышел на улицу.

Вялый туманец над Ачурами растаял. Солнце разгулялось в небе, и воздух был чистый и ясный. Холмы над городом, крыши домов, деревья у обочины дороги своей жили жизнью, спокойной и торжественной. Машина проехала по улице, груженная досками. Мелькнуло сопревшее в кабинной духоте лицо водителя С присохшей к губам папироской.

В своей живет жизни…

А ближе, ближе к рыночной площади — люди! Толпятся у дощатых прилавков. И здесь своя жизнь!

Бросился навстречу домишко с черным околышем вывески. Дверь настежь открыта. Слышится стук топора с оханьем хозяйским пополам. Люди-покупатели замерли у прилавка.

Фотий Маркелыч увидел Мишаню, стучать перестал.

— Момент, граждане! Всего один момент! — и юркнул в закуток прилавка. Цепкие глазки уставились в Мишанино лицо. — Как дела, Михаил Петрович?..

«Не знает!»

— Филецкого здесь не было?

Мясник пригнул голову, огляделся.

— Случилось что? — Голосок вкрадчиво-сладенький. А сам в Мишаню глазами-крючочками вцепился. — Ну чего молчишь? Не телись, не телись…

Стоит ли отвечать? Мишаня вышел на улицу. Побежал в гастроном. Потом в ресторан на кухню. Быстро! Быстро! Вот и подсобный двор, ступеньки служебного входа. Пахнет капустой. И лицо Азы Францевны светится яблочным румянцем.

— Не забываете вы нас, Мишенька!

«Не знает!»

Мишаня прошел знакомым коридорчиком мимо моечной на кухню. Здесь все было по-прежнему. Сытым жаром дышала плита. Анна Васильевна вышла из мясного цеха. В руках деревянный противень…

— Ты чего? Чего случилось?..

— Филецкого здесь не было?

— А что ему тут делать? Да ты сядь, сядь! — Анна Васильевна вытерла руки полотенцем. — Ну? Был у Ульяны?

— Был…

— И молодец! И слава богу! — присела на стульчик у открытого окна, облегченно вздохнула. — Ульяна до меня ре-едко когда заходит… Слыхал, ворона крашеная что сказала? «В за-а-але корми!» До меня, значит, нихто и прийти не должен… Каши тарелку пожалела! А к ей Аркадьич заглянет — вырезку жарь! Мясца отварного… Что он с кармана своего платит? Ох-хо-хо-о! Ниче, я после собрания этой женщине из области все-е-е выложила! Хорошая женщина, бедовая… Всех их, как клопов, скоро перетрясут! Всех до единого… — Опамятовавшись, глянула настороженно на Мишаню. — Да ты чего, ей-богу?! Запаленный весь! Чего случилось? Не таись, сынок… Я же чую сердцем… Может, молочка выпьешь холодненького?

— Спасибо, Анна Васильевна!

Рассказать бы ей! Все рассказать надо было. Легче бы на душе стало.

Не рассказал. Бросился на улицу. Свернул в переулок. Заблудший ветерок побежал следом, вороша пыль на обочине. Тишь, безлюдная тишь! Акации у пруда. Доски мостика скрипят под ногами. Морщится рябью вода. Старик в линялом кителе с удочкой. «Охрана! Почему он охрана? Кого ему охранять»? — стучало в висках. Мимо, мимо. Орешник растет в переулке. Калитка распахнута.

Сразу, сразу надо было сюда бежать.

Мишаня бросился со всех ног к веранде, — чуть не споткнулся о порожнее ведро у крыльца, перевел дух.

Филецкий сидел на корточках у сарая и чистил мотоцикл. Глянул мельком на Мишаню.

— Дочка сказала, что ты с чемоданом ушел? Плохо тебе, значит, у нас?

Молча слушал сбивчивый от волнения Мишанин голос. Крепким ногтем усердно сцарапывал пятнышко-щербинку с бензобака. Сцарапал, тряпочкой протер. Поднял голову.

— Только без паники, понял? Спокойно!..

— Что спокойно? Ты мне объясни! Объясни! — не мог сдержаться Мишаня. — Я никаких плиток не выписывал!

— Я сказал, спокойно! — повторил Филецкий. — Аркадьичу говорил?

— Нет…

— Та-ак! — Мастер встал, дверь сарая на замок. — Поехали!