Своя Беда не тянет

— Так на мобильный. Мне вчера его следователь вернул. Его у Грибанова нашли, представляешь? Простучали — оказалось мой. Полчаса меня вечером допрашивали, как телефон у ученика оказался. Я сказал, что тебе дал бабе своей позвонить, а ты его потерял. Наверное, Грибанов нашел. Вот и все. Вопросы отпали, телефон вернули. — Он повертел у меня перед носом серебристым «Nokia». Я ошарашено посмотрел на трубу, с которой началась вся эта история. Ильич расценил мой взгляд неправильно.

— Ладно, Петька-Глеб, — сказал он и сунул мобильник мне в руку. — Ладно, бери, пользуйся. А то — здрасьте, жопа, — директор без мобильного. Я из него все адреса и телефоны переписал. Я себе новый куплю. А сейчас хочется пожить отрезанным от мира. Нэлька, я, больничная койка. Ну, может, сестричка симпатичная попадется. Процедуры, все такое, — он довольно заржал.

Я сунул телефон в карман, закрыл за ним дверь, сел в кресло и схватился за голову.

День прошел относительно спокойно. Я провел четыре урока истории, две физкультуры, и три ОБЖ. Правда, я отменил занятия в тире. Меня угнетала всякая мысль об оружии, пусть даже пневматическом, путь безобидном.

Никакие проверяющие меня не посетили. Не посетили меня также оперативные работники, видимо, они сочли свою работу сделанной: преступник пойман, преступник сбежал, и виной тому стихийное бедствие.

Школьная общественность восприняла мое назначение спокойно. Марина стала называть меня Глебом Сергеевичем, и за весь день в моем присутствии ни разу ни за что не зацепилась. Дора Гордеевна натянуто улыбалась, трясла подбородками, и так подчеркивала свое дружелюбие, что в ее присутствии меня стало подташнивать.

Аллочка Ильинична, сражавшаяся за знания детьми русского языка и литературы, и недолюбливавшая меня так, как может недолюбливать утонченная хрупкая женщина грубого мужлана, соблаговолила печально улыбнуться мне в учительской, и рассказать очередную ужасную по ее мнению историю.

— Представляете, Петр Сергеевич! — Я вздрогнул, услышав новый вариант своего имени.

— Глеб Сергеевич, — мягко поправил я.

— Представляете, — не обратила она внимания на нюансы, — девятый «а» совсем не желает думать. Думать, читать, и вникать! Знаете, что мне сегодня заявила отличница Вика Сергеева?

— Что? — я приготовился повеселиться.

— Мы проходим «Грозу» Островского. Я спросила, нет, я даже не успела ничего спросить, Вика сама поднимает руку и со слезами в голосе говорит: «Алла Ильинична, я от корки до корки прочитала „Грозу“, но какой такой луч света в темном царстве? Нет там ничего ни про луч, ни про царство!» И заплакала. Представляете?! — Она красиво заломила руки.

Я заржал.

Аллочка Ильинична посмотрела на меня с легким презрением. Так, как смотрит утонченная женщина на солдафона. Справившись со своими тонкими чувствами, она завершила рассказ:

— Мне пришлось ее успокаивать! Мне заново пришлось терпеливо объяснять материал про статью Добролюбова. Они не желают думать! Даже лучшие из них. Про худших я и не говорю.

Я вспомнил, что она классная девятого «а», в котором учится Ванька Глазков, и попросил его домашний адрес. Она вздохнула, порылась в пухлом блокнотике и, не спросив, зачем мне это надо, назвала улицу, о существовании которой я слышал впервые.

Почти два часа я потратил на то, чтобы найти в Интернете всю возможную информацию по марихуане. Раз уж я овладел предметом на практике, то неплохо бы укрепить и теоретическую базу. Я мало-мальски разобрался со сленгом, прочей терминологией и почувствовал себя готовым к разговору с Глазковым.

Беда не позвонила. И я ей не звонил, хотя мобильный теперь болтался в моем кармане. Что она имела в виду, заявив, что «нам надо во всем разобраться»? Как «мы» будем разбираться, если она хлопнула дверью перед моим носом и теперь даже не звонит?

Рабочий день подходил к концу. Прозвенел звонок с последнего урока второй смены, я дождался, когда последний ученик забрал в гардеробе у Веры Петровны свою одежду и выпытал у нее домашний адрес бабы Капы. Она поломалась немножко, но я поднаехал:

— Да что вам, жалко что ли! Я же не свататься к ней иду, а о здоровье справляться.

Вера Петровна фыркнула, ее мое директорство почему-то не впечатлило. Женщин после пятидесяти вообще мало что впечатляет, особенно малооплачиваемых.

— Капитолина не любит гостей. Особенно мужского полу. Ну да ладно, наведайся, может, и правда приболела Андреевна. — И она продиктовала адрес.

Садясь в машину, я поймал себя на том, что внимательно посмотрел на ее номера, цвет и наличие руля слева. Улицу, которую назвала Вера Петровна, я нашел в центре города. Дом впечатлял «сталинскими» габаритами, а дверь, в которую пришлось постучаться, никак не была похожа на вход в жилье получающей копейки старушки-уборщицы. Она была обита бежевой кожей, а косяки почему-то украшала резьба по дереву. Я поколотил кулаком по обивке, потому что не рискнул сунуть палец в раскрытую пасть льва, где находилась кнопка звонка. Я колотил долго, пока дверь не открылась внезапно и тихо, будто не была закрыта изнутри на замок.