Своя Беда не тянет

Еще немного и у меня слеза навернется от его благородства. Только как этот хмырь оказался на помойке? Нигде не учился? Никогда не работал? Пил? А теперь косматый, беззубый, в старых ватных штанах и растянутом свитере сидит живым укором всему человечеству передо мной.

— Почему ты бездомный? — рявкнул я, и Женька поперхнулся пельменем, который на этот раз цивилизованно подцепил вилкой.

— Я не местный, — охотно объяснил он. — В деревне жил, Павловка, тридцать километров от города. Там у меня дом был, огород, хозяйство.

— Вот и езжай в свою Павловку! Почему ты бродяжничаешь? — я сам удивился своей искренней злости.

— Так не могу. Дом отдал жене. Развелся и отдал все до нитки.

— Если ты такой щедрый, что ж на новый себе не заработаешь? Чего ты шляешься по подвалам? — пока я орал, Беда закурила новую сигарету. Голову даю на отсечение — наш разговор ее забавлял. Женька свесил длинные руки вдоль тела плетьми. Дровосек дровосеком. Страшный, неуклюжий и… добрый.

— Печки в городе никому не нужны. Я грузчиком иногда подрабатываю. На постоянную работу не берут — прописки нет, да и судимый я.

— За что сидел? — ласково поинтересовалась Беда.

— За убийство, — тихо ответил Женька и покаянным рывком свесил косматую голову на грудь.

Беда попыталась присвистнуть, но свистела она еще хуже, чем пела.

— Слушай, — сказала мне она, — твой тюфяк и добряк — все-таки убийца. Что я тебе говорила!

— Да ух ты господи, я свои три года отсидел, вину признал и не отпирался.

— Всего-то три? — удивилась Беда.

— Да. Смягчающие обстоятельства. Вот скажи мне как мужик мужику, — Женька уставился на меня своим глазом-щелочкой, — что бы ты сделал, если бы твоя жена завела любовника, открыто приводила его домой и спала с ним в соседней комнате, не обращая внимания на твое присутствие? Что?!

Беда уставилась на меня с неподдельным интересом.

— Что? — с энтузиазмом продублировала она вопрос.

— Не знаю, — честно признался я. — Наверное, убил бы обоих.

— Вот и я сначала не знал, — вздохнул Женька. — Терпел, терпел, а когда они ночью очередной раз завздыхали, завозились, заохали, взял я ружьишко старое и пинком дверь в их комнату открыл. Баба моя завизжала и под кровать закатилась. А я в хахаля ее пальнул, не сдержался. Судьи признали, что у меня было особое состояние, помутнение мозгов. Всего три года дали. Баба моя в суде кричала, что дождется меня и не бросит, почему-то я ей сразу очень нужен стал. Только я ей все имущество оставил, отсидел, и в прошлую жизнь больше не вернулся. Вот и все.

— Трогательно, — хмыкнула Беда. — За душу берет. И часто это у тебя бывает — помутнение мозгов?

— Один раз. Теперь если и женюсь, то за три дня до смерти.

— Кому ты нужен! — фыркнула Беда. — Теперь понятно, почему ментам понравилась версия, что именно ты убийца лучшего ученика в городе. У них просто все сошлось: судимость за убийство, бомж, да еще избитый ночью подростками, да еще с пистолетом в кармане!

— Подарок для галочки, — пробормотал я.

— У тебя еще и Галочка в ментовке, кроме Риточки? — сухо осведомилась Беда.

— Галочка — это отметка о проделанной работе, — как терпеливый профессор на лекции объяснил я ей.

— Короче, ты идеальный убийца, — не обратив на меня внимания, подвела итог Беда.

— Я убил только хахаля своей жены, — мрачно заявил Женька и быстро доел все пельмени.

— Мы ему верим? — весело спросила меня Беда.

Я пожал плечами, кивнул, и снова пожал плечами. На Женьку я не смотрел, и Женька на меня не смотрел.

— Ясно, — сказала Беда. — Значит так — мы ему верим. Так будет лучше для нас.

— Ребята, давайте я в ментовку пойду и скажу, что не удрал я, а эвакуировался.

— Ага, на угнанной нами машине.

— Всем будет так лучше — ментам, вам, мне.

— Если ты не врешь, то тот, кто убил Грибанова, хотел выдать за убийцу Бизона. Ты тут случайно подвернулся со своей подходящей биографией. Нет, Возлюбленный, мы тебе верим. Ты убил хахаля, но не убивал Грибанова. Так будет лучше для нас. Потому что в этом случае мы докопаемся до истины, а тебе не впаяют на полную катушку сомнительных казенных благ.

— Пусть впаяют, — упорствовал Женька, уставившись единственным глазом в пол. — Так будет лучше.

Я встал и вышел из кухни. Ильич жил в маленькой однокомнатной квартирке, почти такой же, в какой жила Беда. Только балкон у него — пусть и крошечный, был застеклен и любовно отделан изнутри деревянной рейкой. Я вышел на него и уставился в темноту за стеклом. Было так рано, что в соседних домах еще не зажглись окна; самые ранние будильники еще не прозвенели, чтобы вырвать своих хозяев из теплых постелей.