Своя комната

На следующее утро пыльные лучи октябрьского солнца светили в незавешенные окна, и с улицы подымался автомобильный гул. Лондон снова набирал обороты, фабрика забурлила, станки проснулись. Очень соблазнительно после всей этой писанины выглянуть в окно и посмотреть, чем занят Лондон 26 октября 1928 года. И чем же он был занят? Никто, видимо, не читал «Антония и Клеопатру». Лондон вообще, кажется, был равнодушен к шекспировским пьесам. Никому не было дела (и я их не виню) до будущего литературы, смерти поэзии или изобретения нового литературного стиля, подходящего для выражения женских чаяний. Если бы об этом что-то написали на асфальте, никто не остановился бы, чтобы почитать. Беспечные ступни прохожих стерли бы надписи за какие-нибудь полчаса. Вон бежит посыльный, а вот идет женщина с собачкой. Лондонские улицы великолепны тем, что на них не встретишь двух похожих людей, каждого влечет свое дело. Тут были деловые люди с портфельчиками, праздные гуляки барабанили тростями по оградам, весельчаки, для которых улица – что свой клуб, и они бродят по ней, окликая проезжающих мимо и заговаривая со всеми подряд. Мимо шли похоронные процессии, и мужчины, словно вдруг вспомнив о своей смертности, приподымали шляпы вслед. Джентльмен самого изысканного вида медленно спустился по ступеням дома и остановился, чтобы не столкнуться с суетливой леди в роскошной шубе, непонятно как приобретенной, и с букетиком пармских фиалок. Все они казались существовавшими отдельно друг от друга, поглощенными своими делами.

Как это часто бывает в Лондоне, вдруг всякое движение остановилось. Никто не ехал по улице, никто не шел мимо. В этой тишине с ветки платана в конце улицы оторвался листок и медленно спланировал на землю. Этот лист словно давал нам знак присмотреться к окружающему миру, на который мы мало обращаем внимания. Он, казалось, указывал на реку, что невидимо текла мимо нас, сворачивала за угол, подхватывала людей и несла их дальше по улице, как ручей в Оксбридже, что унес студента в лодке и сухие листья. Теперь же она подхватила и понесла на другую сторону улицы девушку в лакированных ботинках, юношу в коричневом пальто и такси; поток принес всех троих мне под окно, где такси остановилось, и юноша с девушкой тоже остановились и забрались в такси, и оно ускользнуло прочь, словно повинуясь тому же невидимому течению.

Зрелище это было мне привычно; странно было, что мое воображение наделило его неким ритмом, и что, глядя на двух человек, уезжающих в такси, я каким-то образом почувствовала толику их довольства жизнью. Глядя, как автомобиль скрывается за углом, я поняла, что эти двое словно бы помогли расслабиться моему напряженному мозгу. Все же непросто два дня подряд думать о двух полах, как об отдельных явлениях. Это нарушает гармонию сознания. Теперь в этом усилии более не было нужды, и от зрелища пары в такси гармония восстановилась. Удивительная штука – мозг, подумала я, отходя от окна: мы почти ничего о нем не знаем и в то же время полностью от него зависим. Почему же мне кажется, что сознание так же устает от споров и разногласий, как тело – от физической нагрузки? И что это такое – целостность мысли? Разум не может пребывать в едином состоянии, ведь он способен концентрироваться на тысяче разных вещей. Мы можем отделить себя от прохожих и мыслить себя отдельным существом, взирающим на них сверху вниз. Или же думать в унисон с окружающими, если, например, мы стоим посреди толпы и вместе со всеми ждем какого-нибудь объявления. А если вы – женщина, то вам наверняка знакомо внезапное раздвоение сознания, которое происходит, когда вы шагаете по, например, Уайтхоллу, а значит – пребываете в самом сердце цивилизации и при этом как бы находитесь вне ее, как скверна, инородное тело.