Своя земля

Но Анастасия Петровна не успела ответить, — внезапно где-то поблизости высокий девичий голос свободно и легко поплыл в тишине вечера:

Ох, не растет трава зимою,Поливай не поливай, —

пел этот одинокий, радостный и ласковый голос. Казалось, звуки несутся откуда-то с высоты, будто их рождает сам теплый лиловый сумрак, и застывшие в сонном оцепенении деревья, и последний свет заката.

Ох, не придет любовь обратно,Вспоминай не вспоминай…

Какой-то мягкий и теплый комок ворохнулся в груди Николая Устиновича, и ему сделалось хорошо, — вот так бы слушать и слушать необыкновенный голос. «Черт, как замечательно!», — подумал он, чувствуя, что этот голос требовательно подчиняет себе. Уже нельзя было не слушать, так властно входил он в душу, и что-то самое лучшее ответно отзывалось в ней. Без всякого, казалось, усилия он поднимался на рискованную высоту, думалось, вот-вот не хватит дыхания и оборвется, но нет, не обрывался, а взбирался еще выше и словно тянул за собой. Уж как-то очень складно песня совмещалась с задумчивой тишиной сумерек, с распахнувшимся над молчаливым селом белесым небом, сообщая им нежную грустинку отдыхающей земли. Червенцов оглянулся на соседей, — старик слушал, опустив голову, его тяжелые, искалеченные трудом руки бессильно лежали на коленях; Анастасия Петровна выпрямилась, лицо ее озарила радостная улыбка, глаза блестели, точно в них отражался дрожащий свет далеких звезд.

А тот же голос пел:

Ох, было время, я спешилаРадость с милым разделить.Ох, теперь сама решила,Все прошло, зачем спешить…

Хорош ли голос или нет, правильно ли берет ноты, Николай Устинович не знал, у него не было слуха, однако сам себя считал музыкальным. Но песню нельзя было не слушать, и он весь отдался удивительной власти голоса и пожалел, когда тот внезапно смолк и все застыло вокруг, как если бы ожидало, не зазвучит ли песня снова.

И вдруг на предельной высоте тот же голос поднял и понес песню:

Черный ворон, черный ворон,

Черный вороненочек.Черноглазый, чернобровыйУ меня миленочек.

И тотчас же отозвался другой девичий голос, низкий и бархатистый, он как будто настойчиво звал кого-то, исполненный томной силы:

Елочка, сосеночка,Пошли ко мне миленочка,Моего Васюточку

Пришли хоть на минуточку.

Песня оборвалась, послышался девичий смех.

С волнением прислушиваясь, не запоют ли снова эти два голоса, Николай Устинович воскликнул:

— Удивительно до чего хорошо, как складно поют! Откуда у вас такие певицы?

Немного помолчав, Анастасия Петровна негромко и ласково сказала:

— Это Надюшка с Клавой Кичигиной.

— Надюшка! Да она настоящая певица! — изумился Николай Устинович. — Я и не ожидал! Такой голос, такой голос, ты же ничего не говорила.

На крылечке помолчали. Аверьян Романович не спеша свернул цигарку, закурил и, словно поясняя Червенцову, неторопливо сказал:

— Ну-у, хор-то у нас дай боже, на весь район гремит… Повезло девчатам: в Москве побывают, столицу поглядят. Не всякому такая удача.

— Москву? — переспросил Червенцов. — Надя в Москву собирается? Когда?

— Не одна, весь хор, — с гордостью сказала Анастасия Петровна. — Наши девчата в области выступали, грамоты оттуда привезли. Очень хвалят их, а теперь вот в Москву посылают, на смотр поедут туда.

— У нас любят песни, — с веселым оживлением заговорил Харитонов. — И прежде так было. Где самые голосистые девчата? У нас, в Рябой Ольхе. Соберется улица — так до зари песни, только слушай… Ты-то, видно, не помнишь, Настасья, а ведь и мать твоя в молодости любила играть песни. Голос у нее звонкий да заливистый, издали, бывало, услышишь, как жаворонок заливается. Только теперь романцы больше поют, а тогда все про старину и тоже, конечно, про любовь. Возьмутся девки за руки, бродят табуном по выгону и поют…

— Я за Надю беспокоюсь, — перебила Анастасия Петровна. — Как-то у нее получится.

— А чего беспокоишься, — отозвался старик. — И Надежда поедет, как же без нее, кто ж ее заменит? Она лучше всех поет, в бабку свою пошла.

— Ах, какой голос! Ей учиться следует, — наставительно сказал Николай Устинович. — Нельзя зарывать талант в глуши, в деревне…

— Она и так при своем деле, — суховато ответила Анастасия Петровна.