Своим судом

В утренней тишине взрыв хлопнул неожиданно громко. Окунев вздрогнул и непроизвольно сжался, хотя и ждал его. Ему казалось, что кто-то обязательно должен закричать, но на Реке по-прежнему было тихо, и он оттолкнулся от берега, чтобы перехватить всплывшую рыбу, пока не унесло течением.

«Тундра!» — усмехнулся художник, вспомнив дядино словечко, поднялся в лодке и взял в руки сачок.

Три дня продолжалась гулянка в поселке лесорубов по случаю приезда Михаила Окунева. Три дня в просторном доме его дяди, прозванного Пожарником за непомерный рост и худобу, не убирали со столов и дым стоял коромыслом.

— Художник! Из самой Москвы прибыл, не забывает дядьку! — хвалился пожарник, нависая над застольем как вопросительный знак. — Пей, Михаил! Ешь, что душа желает!..

Окунев, не унимая сочиняющего напропалую дядю, пил и ел, удивляясь втайне богатству стола: осетровой икре, горой наваленной на блюдо, туесам с яичницей, мороженой и моченой клюкве, грибам и великому разнообразию рыбы — вареной и соленой.

— Нельмушкой, нельмушкой закуси! — советовала тетка. — Во рту тает…

— Стерлядь лучше! Стерлядь — это рыба! — возражал дядька, прерывая на секунду вранье уважительно внимающим лесорубам про «Михайловы картины в заграничных музеях».

На Реке не всякую рыбу считали рыбой. Окунев видел в чулане громадную щуку с застывшей навсегда, хищно разинутой зубастой пастью.

— Держу, чтобы мышей пугала, с зимы лежит! — объяснил дядька. — Не рыба.

— Как не рыба? — удивился Окунев.

— А так, — сказал Пожарник. — Щука, карась — не рыба.

Закусывая нельмой, действительно тающей во рту, Окунев, чтобы поддержать разговор, спрашивал, где ее покупают.

Мужики за столом хохотали.

— Сами ловим! — кричал Пожарник. — Кто ловит, а кто смотрит…

— Запретная рыба, — объяснил Окуневу сидящий рядом мужик. — Потихоньку промышляют…

— На все запреты, хоть на край света уехай — и там запреты! — жаловался дядька…

— Волков бояться — в лес не ходить! — хохотало застолье.

«Лихие ребята!» — думал Окунев, потихоньку сбегая на улицу.

Он бродил по поселку, удивляясь деревянным крышам и старухам, бесцеремонно вслух разговаривающим о нем, когда он проходил мимо палисадников и скамеек, на которых они сидели часами.

«Чей же это парень-то? Не знаешь?» — «Пожарников племянник, из Москвы, бают, приехал». — «Эвоно что…» и т. д.

Когда пьянка поутихла, дядя показал Окуневу свою лодку, мотор, бочку с бензином, и тот стал ездить по реке, иногда с этюдником, а то и просто так — приятно было управлять летящей по пустынной реке и послушной каждому движению посудиной.

— Чего зря бензин жгешь? Рыбачил бы, — советовал дядька.

— А чем? — спрашивал Окунев. — Удочкой?! Так не клюет, говорят…

— Удочкой?! — хохотал Пожарник. — Ну, даешь!.. Принесу я тебе утре удочку, вставай только пораньше…

На следующее утро он разбудил художника до света и вручил что-то завернутое в тряпку, из которой торчал конец шнура.

— Вот тебе удочка, бросишь где поглубже, к камню только примотай, чтобы потяжелей был, а то унесет. Взрывники тут просеку у нас бьют, пни корчуют — дали маленько, — объяснил Пожарник.

— Опасно? — неуверенно сказал Окунев, принимая пакет.

— Шнур длинный, не бойся, — успокоил Пожарник.

— Я не про то, — заторопился Окунев, боясь, что дядька поймет его сомнения как трусость, — вдруг увидят?

— Кто? — удивился дядька. — На тридцать верст — ни души, форменная тундра. А поглубже спустишь — и не слыхать будет. Оглядись, конечно. Сак возьми.

Окунев спустился по Реке километров на десять, выключил мотор и долго лежал в лодке, наблюдая за медленно проплывающими берегами. Места все казались ему недостаточно глубокими, и он с сомнением поглядывал на сачок, представлявшийся ему слишком хлипким для пудовых рыбин, которые всплывут из таинственных глубин.

…«Мамочки мои!» — ужаснулся художник, когда вокруг поплыли мелкие, как спички, белобрюхие мальки. Он никак не ожидал подобного результата и оторопело смотрел на тысячи убитых рыбешек. Вода выбрасывала их беспрерывно. Серая лента ширилась и росла на глазах, как отмель, когда быстро спадает вода. Окуневу стало не по себе, и он торопливо завел мотор, чтобы бежать от этого страшного места. Он отплыл уже довольно далеко, когда оглянулся и увидел, что следом идет лодка.

«Влип!» — холодея, подумал он, закрутил до отказа газ и торопливо выбросил из лодки сачок, еще недавно представлявшийся такой необходимой снастью.

Приток входил в Реку под углом, почти против ее течения, и место, где сшибались потоки, походило на кипящий котел. Вода здесь то закручивалась воронками, глубокими, как колодцы, то пучилась буграми, которые медленно растекались, сминая волны.