Сволочь

— Даю вам слово, — немного успокоившись, продолжал обер-бургомистр, — что сегодня же распоряжусь убрать этот… этот объект с площади. Завтра от него и следа не останется! А сейчас прошу всех разойтись и — Бога ради! — ведите себя благоразумно и достойно.

Пристыженные горожане разошлись по домам, не решаясь посмотреть друг другу в глаза, а если их взгляды все же нечаянно встречались, смущенно улыбались и пожимали плечами, словно хотели сказать: «Вот ведь до чего глупо получилось». Впрочем, дома к ним вскоре вернулось хорошее настроение.

— А ведь не так-то просто нас поссорить, — с важностью заметил длинноносый католик, обращаясь к домочадцам. — Что ни говори, а терпимость, уважение друг к другу сидят в нас крепко.

— Да уж, — согласилась его жена, простоватая и не слишком умная женщина. — Из нас эту дурь уж ничем не вышибешь.

Длинноносый католик с укоризной взглянул на жену, но ничего не сказал, лишь распорядился приготовить на ужин что-нибудь вкусное и торжественное.

Праздничную трапезу готовили в тот вечер во всех домах городка. Неожиданное происшествие до того потрясло привыкших к размеренному течению жизни хаттенвальдцев, что они решили его отметить — разумеется, не глупейшую ссору, а последовавшее за ней примирение. В семьях мусульман готовили плов, из православных домов доносились задорные крики и звон стаканов, из ухоженного двухэтажного, выкрашенного в желтый цвет домика главы меннонитской общины соблазнительно пахло жареной с луком печенкой, а из квартир кантора и раввина, находившихся на противоположных концах города, неслись навстречу друг другу, пронизывая прочие кухонные запахи, ароматы фаршированой рыбы.

А невоздержанный на язык протестант, следуя совету своей на редкость умной жены, спустился в подвал, выбрал бутылку выдержанного рейнского и с этим трогательным знаком внимания отправился в дом длинноносого католика, где был чрезвычайно радушно принят. Они засиделись до позднего вечера, обсуждая самые приятные темы и самые тонкие материи, и расстались закадычнейшими друзьями.

На следующее утро хаттенвальдцы, словно притянутые магнитом, снова собрались на площади перед ратушей. Не явилась лишь мужская часть православной общины — как пояснили присутствовавшие на площади православные дамы, мужья их до того были удручены событиями, разыгравшимися накануне, что до сих пор еще не пришли в себя. Но главное заключалось не в этом, а в том, что проклятый горшок никуда не исчез, а как стоял, так и продолжал стоять. Невдалеке со смущенным видом прохаживались обер-бургомистр и члены городского совета, что-то вполголоса обсуждая, изумленно закатывая глаза и время от времени пожимая плечами.

— Эй, уважаемый! — окликнул градоначальника чернобородый атлет-мусульманин. — Пачиму горшок стоит? Ты плов в нем варить собрался, да?

Присутствующие мусульмане поддержали шутку единоверца хохотом и одобрительными возгласами: «Ай, хорошо сказал!», а длинноносый католик, неприязненно покосившись в их сторону, заметил обер-бургомистру:

— В самом деле, что ж это вы, достопочтенный? Вы ведь слово дали. Почему эта штука до сих пор не убрана, а вы прогуливаетесь, как ни в чем не бывало?

— А вы попробуйте ее убрать! — побагровев, откликнулся обер-бургомистр. — Попробуйте, попробуйте! Не хочет, ну просто ни с места… сволочь этакая! — в непривычно грубой для себя манере закончил он.

— А давайте и в самом деле попробуем, — предложил вдруг глава меннонитов. — Навалимся разом, все вместе.

— Верно, — поддержал длинноносый католик. — Так сказать, объединенными усилиями, viribus unitis…

— Оставьте вы хоть сейчас эту вашу иезуитскую латынь, — посоветовали ему из толпы протестантов. — Мало вас Лютер уму-разуму учил.

— Прекратите! — остановил собратьев невоздержанный протестант. — Не повторяйте старых ошибок. Хватит собачиться, господа. Ну-ка, подналяжем!

Господа дружно навалились со всех сторон на горшок. Жилы на их решительных шеях вздулись, на лбу выступил пот, но горшок продолжал стоять, где стоял. Тут раздалось деликатное покашливание глуховатого раввина.

— Я, конечно, сильно извиняюсь, — со смущенной улыбкой произнес он, — но что вы, позвольте узнать, делаете? Вы же толкаете горшок друг на друга. Как же он, извините, сдвинется с места?

Отстранившись от горшка, толкавшие уставились на толковавшего. Раввин был совершенно прав, и это не могло не вызвать раздражения.

— Известное дело, — раздался из православных рядов ворчливый женский голос. — Советы давать они мастера. А горшки убирать за них другие должны. Шел бы да помог мужикам.

— Да с него толку, как с верблюда молока! — презрительно махнул в сторону пожилого иудея рыжий мусульманин. — Сами справимся, если на то будет воля Аллаха.

Для порядка еще немного покритиковав ребе, все конфессии, по его совету, навалились на одну сторону горшка. Лица покраснели от натуги, но горшок так и не сдвинулся с места. К тому же, словно издеваясь над усилиями горожан, сам неожиданно покраснел, вернее, побагровел самым зловещим образом.