Сын башмачника. Андерсен

Театр — ристалище. Своеобразная коррида.

Драматургов чаще всего бросали в костёр толпы. Жители столицы уж так были устроены — они заранее считали, что пьеса будет слабой, мысль их изощрилась на критике и все «кофейни» шумели в предвкушении очередного провала. Но сколько страстей, обсуждений возбуждали столицу, как моих современников основные футбольные матчи.

Славный город Копенгаген — в нём освистали даже постановку Мольера! А что говорить о своих — освистывали с наслаждением и Гейберга, и Эленшлегера, и Герца...

Писателей и драматургов театр притягивал. Слава и маленький гонорар прельщали их больше покоя и независимости.

В крови Андерсена тёк театр, если мне будет позволено так выразиться. Театр усиливал чувство жизни. Ни один спектакль не проплывал мимо деловитого внимания Копенгагена. Пристанище критических стрел и сплетен, взлётов духа и воцарения пошлости, театр знал о людях куда больше, чем люди знали о нём. Авторам платили за длительность пьесы.

Можно было наблюдать, как за сценой стоит автор пьесы и с волнением взирает на стрелку циферблата, подгоняя её взглядом. А стрелка не торопится, драматург, в свою очередь, молит её двигаться быстрее, чем больше четвертей часа идёт пьеса, тем больше оплата. Принято считать, что краткость сестра таланта, но скорее двоюродная сестра, чем родная.

Актёры были строги к своим товарищам по сцене более, чем к самим себе, а ещё строже к драматургу.

Труппа была уверена — чем больше известных актёров принимает участие в спектакле, тем значительнее его успех.

Актёры требовали остроумных реплик, острого сюжета, любовных коллизий...

Мольбек как член дирекции был цензором пьес. Он писал о пьесах много, поднимая свою значимость, ибо написанное им читали. Андерсеновские пьесы он выбраковывал со знанием дела и страстью, Андерсен носил наконечники его стрел в себе. Мольбек писал Андерсену и личные письма, стремясь научить его писать пьесы, доверить свои взгляды на искусство и, тем самым, сделать из него «драматурга» в своём понимании. При этом неприятные фразы сыпались как из рога изобилия.

«Мейслинг и Мольбек, думал Андерсен, есть некое сходство в их лицах, манерах говорить, и замечал, что он не любил людей, со сходными фамилиями». Но жажда славы толкала Андерсена к написанию пьес, нередко отвергаемых дирекцией.

Летом 1839 года появился на свет водевиль Андерсена «Невидимка в Спрогё» и был отлично принят публикой. Водевиль занял постоянное место в репертуаре.

Андерсен много читал. Однажды он наткнулся на маленький французский рассказ «Les epaves».

Сюжет поразил впечатлительного драматурга. Тут же возникла идея написать драму в стихах на чужой сюжет. Драмой в стихах Андерсен хотел доказать своё умение отделывать произведение: стихотворная форма как нельзя лучше способствовала этому намерению, порождённому неувядающими насмешками критики о том, что Андерсен и отделка художественного произведения две вещи несовместимые.

В то время Дания имела свои интересы в Вест-Индских колониях, которые из чувства скромности именовались «владениями». Сановник из Вест-Индии в приёмной Фредерика VI считал, что чёрные в колониях могут проникнуться свободолюбивыми идеями этого произведения. Сановник драмы не читал, но слышал о ней.

Разумеется, Мольбек забраковал драму.

Андерсен, несмотря на всю свою застенчивость, был «пробивным» автором. Пьеса попала на стол к Адлеру — хождения Андерсена по высокопоставленным домам Копенгагена и жалобы Коллину возымели своё действие: вице-директор Адлер пьесу прочёл и высказал положительное мнение.

В пьесе был невольничий рынок — экзотика двигатель театра. Пьесу решили ставить!

Королю и его супруге пьеса понравилась. Их положительное мнение облетело Копенгаген со скоростью пожара. Третье декабря 1839 года Андерсен ждал как день своего рождения. Волнение так и не дало ему уснуть.

С самого утра наэлектризованная публика устремилась за билетами и устроила очередь. Андерсен ликовал!

Но смерть — родная сестра сна — тоже не спала, а бодрствовала: она унесла жизнь короля, ещё позавчера слушавшего восторженный голос Андерсена, читавшего своего «Мулата». Фредерик VI скончался.

Амалиенборгский дворец возвестил о восшествии на престол Христиана VII.

«Ура» — ответила площадь балкону, с которого разнеслась весть о новом короле. Войска подошли к присяге. Городские ворота закрыли. Наступил траур — время отсутствия пьес.

Андерсен боялся, что «Мулат» не пойдёт никогда. Но миновали два месяца, город снял маску траура со своего лица и улыбнулся февралю. «Мулат» показал белые зубы и шагнул в народ с невольничьего рынка.

Андерсен заимствовал чужие сюжеты как Пушкин. Всё, что принадлежало миру, принадлежало и каждому из них.

«Мулат» стал триумфатором.

   — Вы ещё не писали такого, — говорили Андерсену.

   — Я писал другое.

   — Другое недостойно вас. Только «Мулат», — твердили дамские шляпки.

   — Оставьте мне хоть «Прогулку на Амагер», — картинно умолял Андерсен.

   — Ну, разве что, — улыбалась голубая шляпка.

   — Нет-нет, только «Мулат», — отвечала ей сиреневая...

   — Обе вещи прекрасны! — мирила их красная шляпка.