Сын детей тропы (СИ)

Тело подводило, не давало бежать так быстро, как прежде. Дыхания не хватало, а треск всё ближе, и ближе вой. Шогол-Ву упустил след, он думал только, как увести погоню в сторону, дать женщинам время уйти.

Зверь одолел кусты и скакал по земле. Шогол-Ву свернул, уходя за широкий ствол вечника. Морщась, вскинул лук… и опустил.

Нептица боднула его в плечо, в грудь. Легла и шумно задышала, раскрыв клюв.

— Хвитт! — сказал запятнанный, дыша так же тяжело. — Зачем ты идёшь за мной?

Вой смолк, переходя в рычание, и раздался звериный крик, тонкий, жалобный. Ловчие загнали кого-то — может, дикого молодого рогача. Нептица вытянула шею, прижав перья, и затаила дыхание.

— Уходим, — сказал ей Шогол-Ву.

Они направились в сторону полей, и след человека нашёлся снова. Он ехал вдоль реки, не приближаясь к ней.

Когда нептица отдышалась, Шогол-Ву забрался ей на спину. Он больше не слышал ловчих, но те могли почуять новую добычу, и медлить было нельзя.

У полей запятнанный уже знал, что человек ехал не за водой. Он направился к мосту той дорогой, что вела в Южный удел. В двух днях пути лежало море.

Дочь леса ждала его, не сводя глаз. Рогачи наклонялись, трогали мягкими губами её волосы, щёку, прося ласки, но она не замечала их. Тётушка Галь стояла рядом, держась за повод.

— Нат! — воскликнула она, когда Шогол-Ву подъехал ближе. — Ты здесь?

— Он ушёл, — ответил запятнанный. — Сбежал. Я думаю, он едет к морю, чтобы уплыть на Сьёрлиг.

Тётушка Галь всплеснула руками.

— Ах, паршивец! Ну, что делать, отправимся за ним?

— Там проезжали люди, — сказала дочь леса, указывая на дорогу, ведущую к Высокому Камню. — Видели нас. Задерживаться нельзя, мои рогачи приметные.

— Едем к мосту, — кивнул Шогол-Ву. — Если поторопимся, нагоним.

Одеяло, растянутое над холмом, спустилось ниже, налилось влагой, потемнело. Громыхнуло, и когда путники ступили на мост, упали первые капли.

— Что ж такое, а? — пробормотала тётушка Галь. — Не та пора, чтобы Двуликий плакал.

Налетел ветер. Промчался, толкнув холодным боком, заревел. Белый рогач прижал уши.

— Нужно полотно! — прокричала дочь леса. — Скорее!

Тётушка Галь подала ей мешок. Хельдиг, торопясь, растянула завязки, вытащила край холстины. Дёрнула, зажав зубами, надорвала.

На холме загремело, будто Двуликий перевернул стол с утварью и всё раскатилось. Рогачи завертелись, вставая на дыбы. Шогол-Ву успел перехватить повод.

Тётушка Галь вскрикнула, обнимая дочь леса. Та вцепилась в гриву, едва не выронила мешок, но удержала. Кое-как оторвала полосу, дотянулась и закрыла белому рогачу глаза.

Рогачи тут же притихли, встали, и дочь леса завязала холстину узлом.

— Тише, Гаэр, тише, — сказала она. — Не бойся! Всё хорошо.

И добавила уже для спутников:

— Он пугливый. Теперь можно ехать, но лучше бы найти укрытие.

Капли стали падать чаще. Нептица дёрнула боками, недовольная, фыркнула и встряхнулась. Шогол-Ву огляделся.

— Съедем с дороги, — сказал он.

К речному берегу сошлись кустарники и деревья. Мало, даже рощей не назвать, и голые ветви не могли защитить от слёз Двуликого, но всё лучше, чем под холмом меж полей.

Травы, жёсткие и высокие, мешали идти. Рогачи высоко поднимали ноги, нептица сердилась, хватая стебли клювом, но не могла сломать.

Ветер налетал, ревя, как будто понял: ещё немного, и путники уйдут от него под укрытие стволов, больше не выйдет поиграть. Бил когтистыми лапами. Река пузырилась и шумела, такая же тёмная, как холм над ней.

Дочь леса едва не упустила платок — ветер сдёрнул его, затрепал, но не смог вырвать из руки. Пятнистый рогач вытянул шею, напрягаясь, зажмурился, кое-как продрался сквозь кустарник, оставляя клочья шерсти. Нептица шла по его следам.

У первых деревьев Шогол-Ву спешился. Огляделся, щуря глаза и прикрывая ладонью мокрое лицо. Поймал низкую ветвь, готовую ударить.

— Здесь был сад, — сказал он.

Деревья и вправду были те, что росли у людей в садах, принося круглые плоды, бледно-жёлтые, как око Одноглазого. О них давно не заботились, дорожки заросли, кое-где виднелись покривившиеся изгороди. Калитка упала, и над ней стоял высокий куст.

— Если сад, так и жильё должно остаться, — сказала тётушка Галь.

Шогол-Ву отвёл в сторону ветви куста, чтобы рогач мог проехать, пропустил нептицу и прошёл сам.

Они миновали сад, где кустарников было больше, чем деревьев, и увидели низкий дом с провалившейся крышей. Кто-то заколотил окна и двери, и видно, уже давно — доски потемнели от непогоды, рассохлись, прогнили.

— Ну что там, а? — спросила тётушка Галь. — Чего мы встали?

Она потянула с себя платок, уже промокший, и набросила на плечи дочери леса.

— На вот, укройся, всё лучше будет. Мне-то уже всё одно, холод, не холод, вода, не вода.

— Здесь дом, — ответила ей лесная дева. — Старый, плохой.

— Ну, всё лучше, чем ничего.

Шогол-Ву потянул доски, которыми забили дверь. Непрочные с виду, они не спешили поддаваться. Тогда дочь леса спустилась на землю, сунула поводья под доску — у каждого зверя был свой повод, а упряжь, видно, та, что осталась от рогачей Ока, — и, придерживая концы, велела тащить. Вместе они справились.