Сын Духа Святого

Брови Сморкачева картинно взметнулись вверх.

— Ты смотри, какой смелый! — с издевкой воскликнул он, обращаясь к приятелям.

Те тупо ухмыльнулись.

— Крутой малый, — вставил один из них.

Сморкачев, ни слова больше не говоря, иронично вздохнул, поцокал языком, затем схватил меня правой рукой за шкирку, резко дернул на себя, и я слетел с полки, больно ударившись о стол. Раздался язвительный смех. Не помня себя от ярости, я схватил пустую бутылку из-под водки, которая стояла на полу, и швырнул ее в Сморкачева. Тот увернулся, и бутылка угодила в окно. Раздался звон разбитого стекла, во все стороны полетели осколки, и в окне зазияла внушительная дыра. Возле нас тут же собралась толпа.

— А ну, разойдись! Разойдись! — послышался зычный голос майора.

Это был высокий, худощавый мужчина средних лет с намечавшейся проседью в висках, с сильно вытянутым подбородком, и жестким, суровым взглядом. Собравшиеся послушно расступились. Майор подошел к нам, посмотрел на разбитое окно, и грозно спросил.

— Кто это сделал?

Сморкачев опустил голову и молчал. Все вокруг тоже молчали. Я поднялся с пола и сказал:

— Я.

Майор оценивающе посмотрел на меня.

— Но я только защищался, — оправдываясь, добавил я.

— От кого ты защищался? — спросил он.

Я показал рукой на Сморкачева, и рассказал майору все то, что между нами произошло. Как Сморкачев с приятелями решили выпить, как я отказался присоединиться к ним, и как они стали мне за это мстить. Пока я все это рассказывал, мой взгляд несколько раз падал на стоявших вокруг ребят. Они почему-то смотрели на меня с осуждением.

— Та-а-ак, — угрожающе протянул майор. — Я предупреждал, что за распитие спиртного буду наказывать?

Сморкачев и его приятели по-прежнему молчали.

— Пять нарядов вне очереди каждому, — рявкнул майор. — Отработаете по прибытии в часть.

После этого он снова посмотрел на меня. Но в его взгляде я не заметил ни оправдания, ни одобрения.

— А тебе, — сказал он, — придется заплатить за разбитое стекло. Следуй за мной к начальнику поезда.

Я покорно пошел за ним. В штабном вагоне на меня составили протокол, выписали штраф, который я тут же оплатил, после чего у меня вообще не осталось денег.

Когда мы с майором вернулись обратно, я, проходя по вагону, ловил на себе недружелюбные взгляды. Очевидно, мои будущие сослуживцы считали виноватым во всей этой истории именно меня. И я не мог понять, почему? Ведь я — лицо пострадавшее. Я ни к кому не лез. Это ко мне лезли. Я только себя защищал.

Как мне было ни тяжело ощущать витавшую в воздухе враждебность, я не стал никому ничего объяснять. "С какой это стати я должен перед всеми оправдываться? — думал я. — Пусть думают обо мне все, что хотят! Плевать я на всех хотел!".

Оставшаяся часть пути прошла спокойно. Ко мне больше никто не приставал. Правда, со мной никто и не разговаривал. Меня откровенно сторонились, и я оказался словно изолированным в пустоте.

В последующем я не раз вспоминал этот эпизод. Я прокручивал его в памяти от начала и до конца, пытаясь понять, почему после этой склоки все стали вдруг относиться ко мне с таким пренебрежением? Даже майор отводил от меня глаза. Я считал это несправедливым. Мне было обидно. Мне казалось, что такой бойкот заслужил не я, а Сморкачев. Но, тем не менее, все почему-то обрушились именно на меня. Меня сжигало чувство горечи. Я замкнулся, ни с кем не общался, и в результате, в скором времени, снова стал чувствовать себя изгоем. Так же, как и в школе.

Но так ли уж несправедливы были по отношению ко мне?

Прокрутим этот эпизод еще раз. С чего все началось? С банального тычка в бок. "Гони рубль!". Но разве этот тычок был сильным? Разве тон Сморкачева был оскорбительным? Он был непринужденным, даже дружеским. Но я был так угнетен разлукой с домом, что любое обращение к себе воспринимал в штыки. Может, Сморкачев просто хотел помочь мне расслабиться? А я на него: "Пошел ты!". Тут не только он, тут любой обидится.

Переходим к тому, что последовало дальше. Я разбил окно. Подошел майор. Спросил, кто это сделал. Как вел себя Сморкачев? Он стоял и молчал. Он не сказал, что это моих рук дело. Он стоял и молчал! И все остальные тоже стояли и молчали! Никто не указал на меня, хотя все видели, что окно разбил именно я. А что я? Я начал показывать пальцем на каждого из них. Мол, они виноваты. Напились водки и дебоширят.

Да, теперь-то я понимаю, что действительно повел себя неправильно, и что в глазах остальных ребят смотрелся довольно неприятно. И, как ни горько это признавать, невзлюбили меня, действительно, справедливо.

После той стычки в поезде Сморкачев обозлился на меня не на шутку. Он не упускал ни одной возможности каким-то образом кольнуть меня, или задеть. Наши с ним перепалки стали регулярными. Временами доходило и до рукопашной, в которой успех неизменно сопутствовал ему. Заступаться за меня никто не хотел. И мне ничего не оставалось, как мучиться в бессильной злобе.