Сын Яздона

Маленькие губки едва видимой полоской пересекали овал лица, немного печальный и худой. Выражение их было мягкое и испуганное, а, несмотря на это, на лице, во взгляде что-то объявляло сильную волю, чуткое и неспокойное внимание. Её красивые чёрные волосы были старательно покрыты чепцом, почти похожим на монашескую накидку. Платье на ней было серое и без украшений, никаких блёсток на нём, только для дороги, как признак достоинства, должна была надеть плащ, который съезжал с её плеч. Платье большими фалдами спадало на щуплую и хрупкую фигуру, которую сделали посты, бессонница и молитвы.

Что-то тихое, скромное было в этой пани королевского величия и ангельской скромности. Голос, которым она заговорила, остановившись на пороге и увидев Саломею, зазвучал, как детский, сладко и мягко.

Вытянули друг к другу руки.

– Сестра моя!

– Королева!

Кинга опустилась на колени при ложе, и, обнявшись, остались так долго соединённые друг с другом, не в состоянии вымолвить ни слова. Обе чувствовали, что это объятие на земле, может, последнее.

Мать Клара и другие монашки, которые сопровождали княгиню до порога, отступили от него.

Две святые женщины остались одни.

Среди этого молчания послышался монастырский колокол, созывая на хоры на молитву. Для них обеих был это знак, что нужно было о себе для Бога забыть. Саломея села, складывая исхудалые руки, а Кинга осталась при ней на коленях, склонив голову. В коридоре слышались шаги спешно идущих монахинь и послушниц, которые спешили на хоры.

Духом сплочённые с ними две набожные женщины начали читать вечернюю молитву. Вскоре также среди тишины вдалеке послышались напевы, а над ними превосходящее страстной силой, которое дивно отбивалась в ушах слушательниц, – пение Беты. Даже взывая к Богу, она не могла вынудить себя к смирению, а в голосе её звучала боль, упрёк что-то бунтовщическое и пугающее дерзостью.

На лице королевы Саломеи выступило выражение боли и беспокойства. Но пение вскоре утихло, заглушённое шорохом молитвы.

Уже наступала ночь, служанка принесла бокал оливок.

Окончились набожные занятия, королева, обратившись к Кинге, сказала дрожащим голосом:

– Радуйся, сестра моя, моему счастью, ибо скоро эти глаза увидят жениха и сбросят с себя одежды телесной неволи.

– Моя королева! Королева! А я останусь тут сиротой! – отпарировала Кинга. – Ты была мне сестрой, матерью, учительницей, примером, утешением и щитом! Что же буду делать без тебя?

– Будешь бороться, как я боролась… – тихим голосом говорила Саломея. – О, сестра моя дорогая! Это сокровище, ради которого мы здесь страдаем, не стоит ли этой жертвы?

– А! – продолжала дальше Кинга, по-прежнему на коленях у ложа королевы. – Я хотела бы, как ты, пойти чистой на небеса в белом облачении крещения, незапятнанном никакой земной страстью, но жизнь долгая! Состояние моё тяжёлое!

Тот, которого мне дали мужем, набожный, но по-земному ещё любящий меня.

Она закрыла лицо красивыми руками.

– Сестра моя, – начала Саломея, – ты как раз повторяешь мою историю. И я пережила то же самое, и мой Коломан любил меня земной любовью, пока в нём не могла разгореться небесная.

Тут голос ей изменил, опустила лицо на руки, мгновение молчала.

– Послушай, – отозвалась она после раздумья, не глядя на Кингу, – послушай! Я была ещё молодая в то время, очень молодая… телесные искушения имели ещё власть надо мной.