Сын Яздона

Когда ему в Краков привезли эту супругу, молодую, красивую, черноокую и золотоволосую в то же время красавицу, которая, долго запертая в тереме, питалась сказками о королевичах, любовными песенками нянек и обещаниями удовольствий, какие должна была вкушать в будущем состоянии, – Грифина весьма удивилась, найдя в том любовнике совсем равнодушного к ней человека. Чёрный не спешил сблизиться с ней и желания любить её не показывал.

Мечтательная, смелая, с горячей кровью, княгиня чувствовала себя очень обиженной, но ей стыдно было жаловаться перед людьми, признаться в позоре, что ею гнушались.

Все женские средства сблизиться с мужем, соблазнения, обратились в ничто. Лешек Чёрный не имел времени любить жену, мешали охота и походы. Давал ей, что хотела, кроме любви…

Это равнодушие тянулось уже целые годы, пробуждая в Грифине всё более сильный гнев, почти ненависть к мужу. Она не смела его выдавать, потому что больше бы себя опозорила, чем его. Заливалась слезами, металась от гнева. Женщины-подружки оплакивали судьбу своей пани, которая мстила им гневом за презрение мужа.

Каким образом весть об этой совместной жизни разошлась по свету, трудно было определить. Некоторые женщины из двора княгини смеялись и в то же время страдали, рассказывая об этом своим любовникам.

Жизнь Болеслава Стыдливого, разлучённого с женой из-за монашеского обета чистоты, навела на мысль, что и Чёрный хотел подражать дяде, но Грифина идти по следам набожной Кинги не имела призвания. Её единственным желанием было иметь семью, воспитывать детей, стать матерью княжеского дома, который должен века править Краковом.

Епископ Павел, который обо всём знал, особенно то, что могло покрыть смехом ненавистных ему Стыдливого и Чёрного, хорошо знал эти отношения и жизнь Лешека с женой.

Однажды, когда княгиня Серадская возвращалась из Кракова, куда до сих пор, по-видимому, ездила жаловаться дяде на равнодушие мужа, в дороге на полуденном лагере встретилась с не менее великолепным, многочисленным и гораздо более шумным кортежем епископа, едущего в Кунов. В Кунове Павел любил пребывать за глазами, за лесами, везя часто и Бету за собой. Враждебные глаза не следили за ним там так усердно, как в Кракове.

Одетый по-светски, в сапогах со шпорами, при мече, с гордой фигурой смелого пана, съехавшись с каретой и лошадьми княгини Грифины, Павел велел своим людям остановиться.

Был полдень, жаркое время, лес тенистый, ручей, текущий среди луга, был очень желанным для лошадей и людей.

Приказав и своим разбить лагерь, смелый как всегда Павел, у которого всегда было хоть отбавляй охоты разыгрывать и раздравать людей, пошёл специально поклониться княгини Грифине. Та, сидя в шатре, гневалась на слуг, чудила, потому что возвращалась из Кракова очень сердитая.

На её молодом, красивом, хоть немного мужского выражения, лице, с чёрными глазами, окружённом светлыми волосами, немного утомлённого слезами и гневом, видно было раздражение, недовольство жизнью, неприязнь к людям.

Епископ приказал объявить ей, что хочет ей поклониться.

Даже слугам поручил использовать русское насмешливое выражение – хочет ей челом бить. Грифина не могла отказать в аудиенции.

Как стоял в дорожной одежде, ксендз Павел пришёл к ней, а так как любил молодых женщин и беседа с ними всегда была мила ему, поздоровавшись с княгиней, он дал усадить себя в её шатре и принял кубок дорожного вина. Смелость никогда его не оставляла. Когда женщины немного отошли, оставляя их одних, всмотревшись в княгиню, которая, стесняясь, поглядела на него, он спросил её как духовный отец:

– Милостивая княгиня! Мне не хочеться верить. Ходят вести, якобы вы хотите подражать благочестивой пани Кинге, а муж ваш – Стыдливому Болеславу? Помилуйте, – добавил он шутливо, – князей нам не хватает! Достаточно мы имеем святых, а в монастырях – монахов и монашек.

Грифина сильно покраснела, оглядываясь вокруг, не подслушивали ли их женщины. Тяжело ей давался ответ, устыдилась, покачала головой, из её глаз невольно брызнули слёзы, слёзы боли и позора…

Епископ это заметил.

– Не обижайтесь на мою речь, – добавил он, – я всё-таки духовная особа. Мне всегда и везде и каждому разрешено говорить правду. Что же это с вами происходит?

Грифина, может, рада была, что есть кому пожаловаться.

Павел, казалось, принимает её сторону. Она колебалась ещё, расплакалась сильней, вытерла слёзы и начала:

– Я уважаю княгиню Кингу, но подражать ей не думала никогда! Я хочу иметь детей. На то меня Бог сотворил, чтобы я матерью была… Я шла замуж, дабы иметь эту радость.

Слёзы прервали её речь.

– А! – прервал ксендз-епископ. – Каменный человек этот Чёрный, раз не сумели добиться его любви. Как же! Имеет он других любовниц?

– Он! – выкрикнула княгиня. – Он! – и пожала плечами. – На что они ему? Лишь бы коня имел и железо сбоку, этого ему за всё хватит.

Хотя ему хотелось смеяться, Павел сделал серьёзную мину.

– Это плохо! – сказал он. – В дядю пошёл, из набожности это делает.

Грифина странно задвигалась, точно и это хотела отрицать.