Сын игромана

Павел случайно наткнулся взглядом на скомканную в уголке пижаму, надетую им перед сном. Правда, пальто и заляпанных глиной ботинок не было: очевидно, их-то и взяли в стирку. Увидев, что он поднял пижаму, кураторы в своей всегдашней услужливости засуетились, желая помочь ему одеться. Однако на этот раз они не облегчали, а затрудняли процесс: пижамные штаны почему-то скручивались в трубочки, рукава куртки оказывались вывернуты. Павел потратил много времени на то, чтобы натянуть на себя две части пижамы, казавшиеся сейчас особенно непрезентабельными, мятыми и несвежими… Но Павлу на этот раз было все равно. Он думал о главном: как бы скорее выйти отсюда, чтобы начать поиски Тимку.

– Оставьте свою плату, сэр, – холодно произнес старший куратор.

– Какую еще плату? Я прежде ничего не платил!..

– Когда вы отбывали в ситуацию выбранного номера, у вас незаметно брали копию одной мозговой клетки. Это нужно для идентификации нашей действительности с той… ну, вы понимаете.

– Я ничего не чувствовал, – сказал удивленный Павел.

– Процесс копирования клетки весьма болезненный, но нахождение в подномерной ситуации обеспечивает полную анестезию. Сейчас же вам предстоит перенести эту операцию без обезболивающих средств.

– Да отстаньте вы! – закричал потерявший терпение Павел. – Пока я не найду сына, мне нельзя задерживаться ни на секунду! Все счеты потом.

– Сейчас, или мы вас не выпустим.

Павел прикинул, удастся ли ему сбежать. Он никогда не помнил, как входил сюда, через какие двери или ворота. Следовало держать курс в сторону, куда кивал старший куратор, говоря « оттуда », то есть на границу двух миров. Наверное, там есть дверь, но Павел сомневался, работает ли она также на выход. Может быть, это вертушка в одну сторону. И вообще, если вся необъятность этого места, все внутренние механизмы и хитроумные выдумки обернутся против него, он окажется бессилен…

– Хорошо, берите у меня клетку.

Кураторы засуетились, но не обрадовались, как логично было предположить. Наверно, они надеялись испугать его предстоящей процедурой и таким образом вынудить остаться. Появились страшные черные щипцы, похожие на каминные, которыми ворочают в пламени дрова. А эти, понял Павел, должны будут расщепить его черепную коробку, чтобы кураторы смогли добраться до серых мозговых клеточек.

– Вы уверены, что не передумаете?

– Уверен, – не отступил Павел. – Я готов. Только, пожалуйста, поскорее…

Он знал, что потеря времени неизбежна, но все-таки это было лучше, чем спорить до бесконечности, разговаривать, в сущности, ни о чем. Теперь он не сомневался, что кураторы намеренно задерживали его, не давая сразу броситься на поиски Тимки. Похоже, им хочется, чтобы его сынок пропал… Мерзкие твари, подумал Павел, как только он мог считать, что они желают ему добра? Но свои эмоции следовало сдерживать, чтобы выбраться отсюда подобру-поздорову. Пусть берут клетку, и тогда он сможет уйти, – здешние правила, неукоснительно соблюдаемые кураторами, не позволят его больше задерживать. А операция не смертельна, коли с ним уже не раз такое проделывали…

– Я готов, – повторил Павел.

– Вы предупреждены насчет отсутствия анестезии…

– Совершенно верно, – ему приходилось изо всех сил сдерживать себя, чтобы выглядеть спокойным и не срываться на крик: иначе они начнут читать ему нотацию в вежливой форме, якобы уговаривая не волноваться. А время будет утекать да утекать…

– Тогда соизвольте подойти ближе…

Павел шагнул вперед, стараясь не смотреть на черные щипцы, явно слишком большие для намеченной кураторами цели. Но они неизбежно попадали в поле его зрения. На какую-то секунду стало очень не по себе, и он даже подумал, не отступить ли? Пусть у него возьмут клетку как обычно, после времени, посвященного удовольствиям. И тогда сразу на поиски. Но испытывать удовольствие, зная, что пропал Тимка, было совершенно невозможно. И малодушное желание сдаться заглушила все та же мысль: что случилось с сыном?

14

А Тимка сидел тем временем в электричке, увозившей его все дальше от Москвы. Решив отправиться в поисках отца по белу свету, он прямо из школы поехал на вокзал: само слово «странствие» связывалось в его сознании с пригородом, с хождением по земле босыми ногами. Перед глазами встала деревня, где они с мамой прожили лето у бабули, маминой бабушки. По привычке Тимка обрадовался, но тут же вспомнил, что теперь увидит их обеих очень не скоро. Наверное, к тому времени он уже станет взрослым и бородатым и мама с бабулей не узнают его… От этих мыслей опять защипало глаза. Надо было крепко взять себя в руки, чтобы не сойти на первой же остановке и не пересесть в электричку, идущую назад в Москву.