Сын игромана

Тогда она стала приглядываться к учителям, подавляющее большинство которых составляли женщины. Может быть, старенькая литераторша Анна Константиновна могла бы сообщить ей какой-то женский секрет, позволяющий при любой внешности ходить мимо мальчишек, гордо вскинув голову? Или нежная молодая Елена Юрьевна, учительница пения? Даже тумбообразная Эмилия Петровна, преподававшая немецкий, несомненно, обладала этим внутренним знанием: она не только не стеснялась себя, но и, наоборот, глядела на всех с жизнелюбивым снисходительным превосходством. И острая на язык Татьяна Артуровна тоже знала женскую тайну – не зря, преподавая девочкам домоводство, она то и дело упоминала о том, что «это вы заставите делать мужа», «картошку для этого блюда вам начистит муж»… Все взрослые женщины знали, в отличие от девчонок, которые еще только нащупывали тайну… А ведь у Люды и подружек не было: на девчоночьих тусовках она скромно затесывалась в уголок, где ее не видели, не слышали. Да и говорили, конечно, не для нее. Нормальные девчонки с хорошенькими мордашками обсуждали свои проблемы – у Люды они были другими.

Ей не хватало смелости подойти к какой-нибудь из учительниц с просьбой шепнуть заветное слово, от которого женщина обретает себя. И ни одна из учительниц не пробовала завести с Людой разговор, имеющий отношение к этой теме. И Люда решила: когда она вырастет, сама станет учительницей, чтобы помогать людям на переходе в мир взрослых. Вышло так, что теперь она действительно работает с детьми одиннадцати-двенадцати лет – сколько тогда было ей самой… и приглядывается, не нужна ли кому-то из них помощь, которой они стесняются попросить.

Но в ту пору ей пришлось выживать самостоятельно. Требовалось решать извечный гамлетовский вопрос (теперь Люда, временно потеснив любимых русских классиков, читала Шекспира). Быть иль не быть? В контексте ее жизни это звучало так: кладет ли дурная внешность конец нормальной жизни или все-таки есть надежда?..

Устами одного из лукавых, но отнюдь не глупых своих персонажей Шекспир давал Люде долгожданный совет:

Красавица с умом тужить не будет,

Ум выдумает – красота добудет.

А та, что некрасива, но с догадкой —

Приманку выкроет из недостатка…

Люда и сама смутно чувствовала что-то подобное. Если она так мечтает о красоте, то есть о плодах красоты, таких, как любовь и радость жизни, – почему бы ей ради этого не стать красавицей? Бывает ли подобное по собственному произволению? Расцветающая в ней женственность подавала изнутри голос – бывает… Лягушка лягушкой, да ведь от нее рукой подать до Василисы Прекрасной. Если свершится чудо и ее, такую, как есть, полюбит Иван Царевич, все сразу станет иначе. Липкая шкурка некрасивости слетит как нечего делать, и уродство обернется ослепительной красотой! Надо лишь повернуть в другую сторону какой-то внутренний флюгер, заржавевший у нее в душе. И тогда все получится. Это не просто ласкающий душу обман: выпуклые глаза могут ярко зазеленеть, кожа заиграет упругим матовым блеском, растянутые сейчас губы изогнутся сказочным луком, из которого вылетела свадебная стрела Ивана Царевича. Раз природа вложила в Люду столько страстности и мечты, она должна стать красавицей. Но сперва предстоит выдержать искус – жизнь без радости и любви, словно в болотной трясине…

Решив так, она стала выздоравливать от своего ползучего воспаления легких. Болезнь прошла безвозвратно, а вот искус остался до сих пор. Людмиле недавно исполнилось двадцать восемь – не чересчур много, но и не слишком мало, чтобы дождаться наконец своего часа. Может быть, ей следует стать менее щепетильной, менее правильной, в смысле чересчур

правильной? Разбить вокруг себя то каменное кольцо, в котором сама себя замуровала? Но она не знала, как можно претворить подобное решение в жизнь, ведь не начнешь, в конце концов, кокетничать с отцами своих учеников! А вне школы Людмила нигде не бывала. Все ее прежние соученицы, сокурсницы, дальние подруги (близких подруг не было) уже обзавелись семьями и в ее обществе не нуждались. А навязываться еще унизительнее, чем жить в замкнутом пространстве; так, во всяком случае, думала Людмила. Уличные знакомства? Несовместимо с учительской добропорядочностью, да никто и не делал попытки познакомиться с ней на улице.

Таким образом, единственными мужскими лицами, на которые она могла пристрастно взирать, оставались портреты классиков в кабинете литературы. Жизнелюбивый Пушкин кисти Брюллова, Лермонтов в неизменном гусарском ментике, таинственный Гоголь с двумя расходящимися ото лба крылами темных прилизанных волос…

* * *