Сын Лаймы

Увязал он грузище агромадный, а затем вожжи в руки берёт и Ансиса понукает.

Потянул бедный мерин груз для себя непомерный, а и даже сдвинуть его не может: там же пропасть сколько дров-то было наложено!

— Раз ты такой силач, — говорит сыну Янис, — то выпрягай, давай, лошадь и сам заместо него впрягайся. Говорил же я тебе, что два нужно ехать раза!

— Хм! — Дундур на то усмехается, — Оно конечно с грузиком этим я справлюсь, только ведь, тата, каждому своё: мне моё, а коню — конёво!

Обхватил он морду конячью обеими руками, щёки надул и в самые ноздри Ансису дунул, А тот вдруг как заржёт да как встрепенётся!

— Садись, татка, на воз, — командует извозчик, — Я своим духом Ансиса чуток наполнил. Сего духа хватит ему до самого дома.

Хлестнул он вожжами по лошадиным ляжкам, и Ансис, хвост кверху задравши, поволок груз сей громадный что твой трактор. Папаша же Янка, сидючи на возу, и этому диву немало удивлялся.

Так прошло ещё годика два, а может и три. О том, что сын рыбака такой силач великий, слух по всей округе уже распространился. Правда, Янка вовсю старался, чтобы об этом никто не знал, ибо по натуре был он скромным ужасно, и боялся из толпы он выделяться на всякий, как говорится, пожарный… Сыну своему постоянно Янис выговаривал за подвиги его силаческие, и уговаривал простым трудом его заниматься, а не всякой там блажью.

Наконец, надоело Дундуру влачить это нудное существование. Говорит он как-то папане: «Для того чтобы сети тянуть, моя сила вовсе не надобна. С этой работой любой почитай что управится. А если я таковым сильным уродился, то, значит, мощь моя для великого дела должна пригодиться!..»

И стал он родителей своих просить, чтобы отпустили они его по белу свету побродить да поискать применения своей силушке великой. Те сначала уговаривали его в родном доме остаться, но потом поняли, что Дундура им будет не удержать. Что ж, повздыхали Янка с Мартою, поплакали, а потом сынка своего ненаглядного на добрые дела благословили да на все четыре стороны его и отпустили.

Вышел богатырь молодой на большую дорогу и порешил перво-наперво в муйжу барскую направить свои стопы.

И вот шёл он, шёл, смотрит — старушка какая-то дорожку впереди переходит. А сама старенькая такая, измочаленная — едва-то идёт.

И тут вдруг из-за поворота повозка конная вылетает во весь опор. Какой-то молодой нахал, свистя и гикая, вожжами правил, а в коляске за ним сидела пьяная орава.

Позамешкалась бабка, улепётывая с дороги, и чуть было не очутилась она под копытами коваными да под железными колёсами. В самый последний момент от бешеной колесницы она увернулась, да тут возница разъярённый кнутом её сплеча стеганул. Бабка, естественно, ойкнула да с ног долой шмякнулась, а кони залётные далее галопом помчались.

Не понравилось Дундуру такое поведение оголтелое, и едва лишь повозка эта летевшая с ним поравнялась, как он рукою могучею за колесо-то — хвать!

В один миг тройку борзую и остановил!

Возница невежливый после внезапного сего торможения ажно вперёд полетел, с облучка сверзившись, да кубарем на дорогу брякнулся, а все прочие раздолбаи хоть в повозке и осталися, но друг на дружку все попадали.

— Ах, ты ж такой-сякой негодяй! — взревел возница, на ноги подхватываясь, — Да как ты смеешь баронского сына эдак-то останавливать!

Пригляделся получше Дундур — ба-а! — а то ж и в самом деле сынок был Францев, оболтус Ганс. Как-то в горячке он его сразу и не узнал.

Схватил Ганс кнут, подле него валявшийся, да к Дундуру, прихрамывая, побежал, ругаясь притом дюже уж рьяно. А подбежавши, размахнулся он со всего плеча, и хотел уж было деревенщину сермяжную как следует им вдарить…

Да только не на того, собака, напал!

Дундур-то парень был не промах: вырвал он кнут из рук барчука, да и принялся мерзавца его же оружием почём зря охаживать. Да ещё и приговаривать стал при каждом ударе, стегаемого эдак-то поучая:

— Старых! Надо! Ува-жать! Старых! Надо! Ува-жать! Старых! Надо! Ува-жать!..

Повалился барский отпрыск на дорогу, завопил что есть мочи дурным голосом, а сделать-то ничего и не может: кнут жгучий ему встать не даёт…

Покуда он, наконец, не взмолился, до тех пор Дундур его и бил. А потом за шиворот он малого поднял, словно котёнка какого нашкодившего, усадил его на облучок исхлёстанным задом, и напутствовал всю компанию такими словами:

— Теперь поезжайте, да старость впредь уважайте!

Свистнул он пронзительно, и кони вскачь оттуда понесли. А Дундур к старушке упавшей заспешил.

Подбегает он к бабуленции, на ножки нерезвые встать ей помогает да на пригорочек придорожный её усаживает, куртку свою туда подстелив сначала.

Посидела старушка, немного дух перевела и у заступника своего спрашивает:

— А нет ли у тебя чего-нибудь покушать, добрая ты душа? Не помню, когда я даже ела — с ног долой, как видишь, падаю…

— Как так нет?! — рад угодить парень бабке, — Мама пирогов в дорогу мне напекла да дала ещё молочка в придачу.