Сын Ветра

Эмпат, живущий больше чувствами, чем логикой, Гюнтер Сандерсон слышал этот немой, бессловесный, этот оглушительный диалог так, как если бы сам был его участником, а не зрителем, забившимся под кресло в директорской ложе.

Шаха охраняли Белые Осы с ножами. Купол охраняли ангелы с молниями. Психопат, как и шах, купол требовал повиновения. Ошибка природы, созданный для спасения, он стал тюрьмой, казематом, средоточием вселенной, сжавшейся до размеров склепа. Пади ниц, джинн, гремела медь. Пади на лицо своё, пели ангелы, вооруженные копьями о семи зубцах. Пади, преклонись, и может быть, тебя простят. Синий разряд. Белый разряд. Иссиня-белый разряд. Излом раскалённой трещины: дорога в ад. Судороги земли. Стон здания, готового рухнуть в любой момент. Сдавленный вопль города, опрокинутого в безумие. Молитвы горожан, забывших о необходимости резать друг друга.

Раскаты грома слились в единую ораторию.

— Больно! — вторил контрапункт детским голоском. Он звучал слабо, еле слышно, словно доносился из прошлого, оставшегося за горизонтом событий. — Больно-больно!

Больно, соглашался джинн. И начинал новый разгон.

— Теперь я!

— Натху! Стой!

Куда там! Выбравшись во двор, мальчишка вскинул булаву на плечо. Два шага к фонтану: разбег. Прыжок на кромку чаши. В окне медблока, рыбой, выброшенной на сушу, разевал рот испуганный врач. Вспышки электричества, распарывая ночь, высвечивали за врачом тёмную фигуру брамайна. Сетчатые разряды сыпались с трезубца, вторили гневу небес.

Толчок.

Второй прыжок: к небу. К джинну.

— Вернись! Сейчас же!

— Я Сын Ветра!

Лопнули назубные шины, фиксирующие сломанную челюсть. Упали вниз, сгорели в диком пламени Артура, увернувшегося от семихвостой плётки ангелов. Запела медь, встречая булаву. Запела, охнула, взорвалась истошным колокольным набатом. Градом посыпались искры — то, что в Саркофаге называли звёздами.

— Назад, кому говорят!

— Разобью!

Ветер, не ветер — Гюнтер не слышал, что кричит. Он только понимал, что кричит, потому что горло саднило, как при ангине, а кашель забивал рот шершавым кляпом. Можно ли выжить в ревущем колоколе? Ответов сына он тоже не слышал, но чувственный отклик падал на кавалера Сандерсона с такой силой, что пробивал все барьеры, какие Гюнтер только мог воздвигнуть вокруг своего несчастного рассудка.

Булава. Живой огонь.

Купол лже-неба.

Глыба самородной меди размером с быка рухнула на фонтан. Она была странной формы, похожая на украшение, вышедшее из мастерской ювелира-абстракциониста. На изломе, в самом центре металл горел ярко-розовым светом, но ближе к краям делался красным, коричневым, тёмным и бугристым. Гюнтер так ясно видел эту цветовую гамму, что сперва даже не удивился. Глыба упала, он жив, фонтан целёхонек — что здесь удивительного? Удивление пришло позже, когда за первым обломком последовал второй, третий, десятый. Как сухая штукатурка, внутренний слой небесного купола осыпа́лся на город и посольство, в полёте утрачивая плотность и вес, теряя материальность существования, превращаясь в цвета, звуки, вкус, запах, воспоминания, ощущения.

«Ну что же вы, кавалер? Я одна не справлюсь…»

Он не сразу понял, что это доктор ван Фрассен.

«Что вы делаете, доктор?»

«Выдираюсь из могилы! А что ещё, по-вашему?!»

«Регина, вы в своём уме?»

«Разрыхляю небо, будь оно проклято! Иначе мальчишки разобьются…»

«Разрыхляете небо?!»

«Но ведь это же моё небо? Моё собственное?!»

И эхом:

«Кто, если не я…»

Проклятье! Легко сказать: ну что же вы, кавалер? Прячась за фонтаном, рыдая от рези в глазах при каждой вспышке молний, Гюнтер не имел ни малейшего представления о том, как помочь Регине ван Фрассен разрыхлять небо.

«Остановите вашего сына! Я остановлю своего…»

«Вы в состоянии это сделать?»

«Не знаю. Я готов попробовать…»

«Я и пробовать не стану».

«Почему?»

«Мальчик впервые свободен. Если я отниму эту свободу…»

«Что? Что тогда?!»

«Считайте, что я выстрелила ему в голову».

«Но ведь ради пользы дела! Ради его спасения…»

Бункер, вспомнил Гюнтер. Минус девятый. Брат-близнец Саркофага? Натху, панически боящийся второго взлёта. Террористы. Выстрел в голову. Если бы Тиран не выстрелил в террориста, террорист выстрелил бы в Натху. В голову, чтобы наверняка. А что? Ради пользы дела! Ради спасения! А на орбите спасённого уже ждут радушные конвоиры при поддержке военных эскадр…

Бункер. Саркофаг.

Выстрел в голову, как путь наружу.

Из малого тела в большое.

Если доктор воспринимает мирок, заключённый в Саркофаге, как некий аналог собственного разума, полностью отсечённого от внешнего влияния… Будь Гюнтер снаружи, он — как врач и кавалер пси-терапии — мог бы воспользоваться методами выведения пациента из искусственной комы. Постепенное движение разумов навстречу друг другу, прокладывание каналов для контакта, сперва чувственного, потом осознанного. Тоже аналогия, причём сомнительная, но уж какая есть! Хотел бы я находиться снаружи, подумал Гюнтер. Желательно как можно дальше от Саркофага, гори он огнём. Ну да, он уже горит…

Ты не снаружи, напомнил Гюнтер-невротик. Ты внутри.

Да, согласился медик.

Этот мир — твой. Если он разум, то тоже твой.