Сын вождя

Галльские узоры напоминали хитросплетения растений, веток в густом лесу. У северян все изделия скалились клыками хищников и огрызались звериными когтями. Особенно ценились кинжалы и кубки, изображавшие драконов. Но разглядеть сами фигуры было нелегко — некоторые вещи так плотно покрывала резьба и орнаменты, что рассмотреть отдельные детали было совершенно невозможно.

Как-то, когда они с Льефом сидели на берегу реки, Кадану на глаза попалась ладанка у северянина на груди — она виднелась в проеме рубахи, так что кожаный шнурок пересекал ключицу, а нижний край уже не был виден.

Кадан поднял руку в задумчивости, не зная, можно ли ему взяться за нее. Может ли он вообще дотрагиваться до Льефа, или только тот, как хозяин, может касаться его самого.

Льеф, рассказывавший до этого про поход к Янтарному морю, негромко и как-то хрипло произнес:

— Коснись.

Кадан осторожно провел пальцем по ремешку, вытягивая его, и ладанка легла ему на ладонь.

Льеф тяжело дышал. Близость галла, его прикосновения, один только взгляд его глаз, такой пристальный и выжидающий, пьянили его.

— Это древо жизни, — сказал Льеф все так же хрипло, — Иггдрасиль. Тот, кто владеет им, обретет бессмертие — если не в этой жизни, то в другой. Мне дала его кормилица, потому что… потому что эта моя жизнь началась не очень хорошо.

Кадан опустил взгляд. Ему стало грустно от мысли, что его-то жизнь начиналась очень даже хорошо, но закончится, видимо, ничем.

— Мы называли его Древом Мира, — сказал он, и на глаза в который раз навернулись слезы.

— Кадан, перестань.

Кадан не ответил.

— Когда ты такой, как говорить с тобой?

Кадан закусил губу. Ему стало еще грустней. Он качнул головой и прильнул к груди Льефа. Тот обнял его и долго-долго гладил по волосам, пока оба не забыли, с чего начался разговор.

На соколиную ночь в складчину собрали пир: съехались все гости с окрестных земель.

По длинным сторонам дома стояли впритык друг к другу лавки — так, что казалось, что лавка одна. Та, что шла вдоль южной стены, именовалась почетной. По центру ее высилось кресло, предназначенное для Хальрода. Напротив по северной стене тянулась низшая лавка, называемая северной. И там тоже находилось высокое кресло — "противоположное место" — туда усадили самого знатного из гостей, богатого бонда Нелвина из восточных земель. Оба эти кресла слегка возвышались над сидениями для других гостей, но хозяйское к тому же отделяли от соседей священные "кресловые" столбы — испещренные тончайшей резьбой, они служили местом обитания духов предков и защитников рода. Куда бы ни перебиралась семья, эти столбы забирали с собой. Приблизившись к тем берегам, где они собирались обустроиться, северяне опускали столбы в воду, и там, куда прибивались они, строили новые дома.

Лавки были настолько широки, что гости сидели на них, поджав ноги, положив оружие и щиты за спиной.

Вдоль стен висели гобелены. Столы укрывало расшитое узорами сукно, поверх которого стояли блюда с едой: свежая и сушеная рыба, жареное, вареное и вяленое мясо, масло и сыр. Прислужницы разносили пиво и пряный мед.

Но Льеф не чувствовал ни вкуса меда, ни запахов мяса и сыра. Все время он смотрел на дальний стол, за которым у самого краешка расположился Кадан.

Кадан был плохим рабом — как Льеф и ожидал. Он собирал за день всего несколько снопов, и то с трудом. Охотиться не умел и не знал, как ловить рыбу подо льдом. Льеф боялся, что, такой беспомощный, галл не дотянет до весны, когда Льеф смог бы увезти его с собой на королевский двор.

Друзей среди других рабов галл тоже себе не завел.

Льефу иногда становилось зябко, когда он видел, как кто-то из дворовых мужчин толкает его или что-то ему говорит. Кадан в такие мгновенья вжимал голову в плечи и так, будто бы пытаясь спрятаться, уходил прочь.

Льеф заступался за него, если мог — но он мог не всегда. Слишком много шума вышло бы на дворе, если бы сын хозяина что ни день затевал драки с кем-то из рабов.

Сюда, в глухое поместье на дальней оконечности полуострова, не доходили слухи о том, что галл околдовал его, но внимательный глаз увидел бы это и так.

А Льеф продолжал наблюдать. Он не мог оторвать от галла глаз — когда тот работал, ел… Иногда Льеф наблюдал за ним, даже когда Кадан спал. С тех пор, как он отдал Кадану плащ, Льеф так и не сходил ни разу на охоту, не набрал новых шкур, а только стоял в тени у стен пристройки для рабов и, приникнув к маленькому окошечку, наблюдал. Не будь он столь привычен к капризам погоды и переменам судьбы — и сам бы давно уже слег, но Льеф только стучал одним меховым сапогом о другой и продолжал наблюдать.

Тоска и неутоленное желание становились все сильней.

Теперь не было никаких сомнений — Льеф точно знал, чего хотел. Для него уже не имело значения, мужчина Кадан или нет.

И сейчас, чем больше меда наливали ему в рог, чем больше меда из рога переливалось к нему в живот, тем сильнее становилась уверенность Льефа в том, что он хочет сделать. Пока наконец он не встал и не принялся проталкиваться к столу для рабов.

Остановившись у Кадана за спиной, Льеф легонько коснулся его плеча.