Сын заката

Гвардеец судорожно кивнул, прикусил губу и сделался зеленее и несчастнее прежнего. Стало вовсе неловко стращать и подначивать его, дразнить видом золота. Лет ему – хорошо, если двадцать, а пожалуй и меньше. Тощий, рубашка заштопана старательно и по мере сил незаметно, рапира не ржавая лишь потому, что чистят её с неустанным усердием. Глаза темные, ночные, а еще такие зовут южными… Лицо смугловато, волос слишком густой и толстый: неумело выбритый подбородок аж синеватый от щетины. Что все это значит? Или матушка южанка, или бабка была из-за гор, добыча прошлой войны – то ли жена, то ли просто вещь в хозяйском доме… Рабство в Эндэре не существует, но закон действует лишь в отношении жителей, а пленные – они разве жители?

– Что, донимает тебя лейтенант?

– Нет.

– Понятно. Слезай с коня, горе-проводник. Нечего тащить породистого скакуна в город, или съедят его там, если придется опускать решетки, загораживая дорогу чуме, или сам он сдохнет от бескормицы и скуки стойла. Пока он здоров, так ощущаю. Опыта мне не хватает, твое дыхание разбираю плоховато, но так, по общему впечатлению, болезни в тебе нет.

Гвардеец выслушал молча, чуть посветлел лицом, когда речь дошла до состояния здоровья. Завозился, стряхивая оцепенение, и спрыгнул в пыль. Кортэ хмыкнул, почти помимо воли рассматривая изрядно старые башмаки, готовые запросить каши уже на второй лиге пешего пути. Хосе засмущался, засопел. Пришлось отворачиваться, подобрав повод, и самому вести коня в сторону гостерии. По пути Кортэ шумно принюхивался, с сомнением чесал затылок, вздыхал, – но все же стукнул в дверь. Отсчитал песеты за неделю постоя и бросил хозяину повод, буркнул, не давая времени удивиться избытку денег:

– Сбрую почини, стыд сплошной – королевский герб на чепраке, а подпруга истертая.

Дальше пошли пешком, Кортэ принялся рыться в карманах, шепотом ругая Ноттэ, старого злодея и транжира, который не дозволил прихватить из столицы чудесные батистовые платки, три дюжины, и еще десяток шелковых – тоньше паутины, в одну невесомую нить…

– Я верну, – выдавил Хосе после долгого молчания. – Ну, за коня…

– До капитана дослужись, потом вякай, – усовестил нэрриха и выбрал наконец-то годную ткань, обернулся к родному ветру, натянул шарф на ладонях, провел по нему рукой, словно вплетая дыхание дня. Сунул было гвардейцу в руку. – Держи. Хотя нет, стой, я сам.

Пацан бы, скорее всего, отказался до глаз закрывать лицо шарфом – именно так ходят по приграничному Тольэсу самые упорные в ереси женщины юга. Но ослушаться нэрриха гвардеец не посмел, молча стерпел повязывание шарфа.

– От прямого кашля, с кровью, и то должно помогать, – назидательно сказал Кортэ. Усмехнулся без радости. – Да, это могу даже я, неопытный сын тумана. В день мне по силам напитать здоровым ветром два десятка платков, после сам стану похож на труп, лишусь сил. Вот и вся моя польза. Ноттэ в состоянии, как я понимаю, очистить воздух в кольце внутренних стен. Но вернуть здоровье умирающим и излечить долину целиком…

Нэрриха виновато развел руками и пошел к воротам, не желая даже взглядом отметить черные полотнища, вывешенные справа и слева от входа в город. О прибытии посланца королевы уже знали, сразу открыли калитку в опущенной решетке и пропустили без вопросов. Лязгнули засовом за спиной, вновь запирая город, словно так можно удержать в кольце стен черную смерть, путешествующую с ветром, переносимую крысами и мышами, выдираемую падальщиками из гнилого мяса…

Мысль о том, что уже к осени долина может сделаться безлюдной, не казалась хоть сколько-то интересной. Да, служители Башни выставляют нэрриха бездушными злодеями, да, люди иногда отвратительны со своими страхами и заблуждениями, и хуже того – опасны! Но пиршество воронов слишком чудовищно и отвратительно, чтобы выглядеть должной расплатой за чьи-то грехи. И даже за крупные… Кортэ с раздражением думал, что сейчас он зол на сына заката вдвойне: и за его опыт, вызывающий мучительную зависть, и за то, что всего этого опыта не достанет для спасения города. А сверх того – за совместный путь от столицы, проделанный вовсе не с предельной для бешеного рыжего Черта резвостью. Ноттэ мог предотвратить худшее, но не успел, допустил болезнь – и оказался виновен без вины…

– Если тот, второй, может спасти крепость, почему не делает нужного? – Хосе осмелел и дернул за краешек рукава, обращая на себя внимание. – Ему надо заплатить?

– Золото – моя слабость, – усмехнулся Кортэ, оскалился и обозлился всерьез, окончательно не понимая, на кого и за что. – Знаешь, по какой цене можно продать твой платок с чистым дыханием? Радуйся, ты теперь богатейший недокормыш в городе! Богаче только я, способный делать такие вот тряпочки, сберегающие самым ценным людям их бесценную жизнь. Будешь торговать правом на выживание? Ну? Пройдемся по крепости и набьем золотишком сундук-другой.

– Вы… вы что? – ужаснулся гвардеец. – Вам плохо?