Сын заката

Когда Кортэ вернулся в особняк с мраморной лестницей и позолотой, по второму этажу уже носился вихрем Хосе, хлопал дверями почище всякого сквозняка – и старательно заучивал вслух новые ругательства… При виде нэрриха, обремененного ношей и сопровождаемого конокрадом и старухой, гвардеец рухнул на стул, удачно оказавшийся в нужном месте и смягчивший потрясения.

– Ну ты… вы… я уже собрался сообщать о похищении!

– Я добыл цыганское золото, – невесело усмехнулся Кортэ, пинком распахнул дверь в спальню, прошел, уложил девушку. – Вот, гляди… так горит, что аж плавится.

– Цыган ищут по городу, – буркнул Хосе, мужественно заглядывая в дверь, хотя болезнь девушки была очевидна. – Дон Ноттэ велел найти плясуний. Вроде, для лечения города. Вы великий человек, дон Кортэ… то есть не человек, но вы уже исполнили и это, я восхищен.

– Один человек выучил мое имя, – хмыкнул Кортэ. Кивнул старухе: – садись. Видишь, никто не намерен чинить вам вреда. Здоровья тебе выделено много, если в этом городе кто и выживет – ты. А парня в комнату не впускай, как я предполагаю, он пока не болен. Хосе! У меня есть слуги?

– Повар и еще кто-то, кажется, – сообщил из-за двери гвардеец, который покинул женскую спальню лишь по причине своего воспитания.

– Так пусть займется, накормит гостей. И еще: вели добыть, если это не очень сложно, яблочного вина.

– Сидра? Этого добра у меня на примете – навалом, – пообещал конокрад, заинтересованно, как свое личное, осматривающий помещение.

– Хосе, тебе нужен оруженосец? – прищурился Кортэ, вспомнивший традиции вековой давности, из времен тяжелых мечей и панцирных доспехов. – Глянь: прекрасный образец. Дыр у него на рубахе вдвое больше, чем у тебя, значит, ты на его фоне богат. С голоду не помрет, да и тебе не даст сдохнуть. Опять же, всякому праведнику нужен свой карманный черт, чтоб чужие не липли.

– А чем я заплачу ему? – гвардеец понадеялся на свою бедность, опасливо изучая «личного черта».

– На, отдай ему вперед за всю службу, а если вякнет, что золото фальшивое, руби вора на месте, – Кортэ добыл из тряпки самородок и показал окончательно ошалевшему гвардейцу. Подержал на виду и сунул за пазуху цыгану. – Вот я и устроил дельце. Полковник ждет?

– Да.

– Веди, – велел нэрриха, нехотя тратя едва накопленные силы на дарование здорового дыхания новоявленному слуге Хосе. – Поглядим, кто хуже выглядит, больной полковник или здоровый гость.

Хосе сам догадался подставить плечо, повел, с опаской оглядываясь на цыгана, нахального и вороватого, остающегося без пригляда в доме. Впрочем, тот не подумал отдыхать, первым сбежал по лестнице, шутливо поклонился хозяину, – в пол, подметая ступеньку кудрями. Рукавом дополнительно протер мрамор возле башмаков, изображая усердие и вгоняя гвардейца в краску.

– Имя у тебя есть, сорная трава? – запоздало поинтересовался Кортэ.

– Гожо, – отозвался цыган. Выпрямился и перестал дурачиться. – Так что, жить она будет?

– Не знаю, – серьезно ответил Кортэ. – Если сын заката успеет добраться сюда, пока она дышит – у него спроси. Только золота не предлагай, он не поймет.

– Что же тогда? – вроде расстроился Гожо.

– Он сам скажет, – предположил Кортэ.

– Так я пока за сидром, быстренько, – цыган метнулся к двери и крикнул от порога: – Он не мной ворованный, добрый хозяин, он вам поперек горла не встанет.

Кортэ задохнулся хриплым, бессильным смехом, похожим на кашель – и захромал к соседнему особняку, сознавая: платков ему сегодня больше не изготовить, силы иссякли, родной ветер молчит.

Ни один нэрриха толком, наверное, не знает: кем он доводится старшему – ветру, свободному и от тела, и от забот живых? Кто-то именует нэрриха гребнями в гриве урагана, кто-то – отрезанной прядью и затухающим эхом, а еще последним дыханием, порывом ушедшей бури… Нет в именах настоящего, сути и истины, лишь красота образа и смутные намеки, противоречивые и даже взаимоисключающие. Оллэ как-то сказал: ветры не знают законов, и это часть их свободы – подчиняться изначальному природному укладу, не людьми созданному. Но, стоит людям раскрыть душу – и ветер обнимает их, ощущая родство и радуясь. Ветру по душе отсылать в телесный мир детей-нэрриха и так родниться с людьми, узнавшими вкус воли.

Давно приключилась та встреча со старейшим из нэрриха, показалась случайной и бессмысленной. Много позже удалось выведать: сын шторма не попадается на пути, если сам того не пожелает. Оллэ пришел, подсел к костру, выслушал, поделился мыслями – и сгинул до рассвета, не сочтя того, к кому решил присмотреться, достаточно взрослым для ученичества. Или – преподав первый урок? Кто теперь ответит… Кортэ недоуменно почесал затылок, впервые толком разобрав мысли и движения собственной души и сочтя: он никогда не завидовал Оллэ! Сразу и без оговорок признал непреодолимость разницы в уровне. В ту ночь у костра сын шторма был для Кортэ, недоросля второго круга опыта – высшим. Богам – не завидуют… Но именно тогда, пожалуй, и родилась мучительная ревность к Ноттэ, удостоенному права учиться у старейшего и сопровождать его.