Сын заката

– Что я, торгую пропусками в рай? Наоборот, удлиненной жизнью, а это не бумажка, а процесс, – важно, свысока пояснял Кортэ, все более пьянея от власти и жажды. – Отведи, покажи человека, предъяви золото и тогда – поговорим. Или проваливай.

– Ну ты и падальщик, – поморщился цыган. – Надо мне, потому и не обману, понимаешь?

– Всем надо, – усмехнулся Кортэ, наконец-то сполна получая долгожданное и знакомое чувство хозяина положения и вершителя судеб.

– Идем, – сдался цыган.

Бросил одно это слово сквозь зубы, обреченно. Ссутулился – совсем как это сделал бы сам Кортэ, замечая свой проигрыш или сомневаясь в самой игре. Цыган повел к главной лестнице, оттуда скользнул к черному ходу, ссыпался по винту скрипучих ступеней – темному, столь узкому, что плечи проходят впритирку. Провел через сухо шелестящий садик, перемахнул ограду и, не оборачиваясь, зашагал по червяку каменного закоулка, задавленного со всех сторон, слепого, многократно изгибающегося в лабиринте меж заборов и стен особняков. Кортэ беззвучно крался и понимал: это одна из тропок, неизвестных обычным горожанам. Богатые дома, высокие стены – ну кто помнит, что меж ними осталось места от силы в два локтя – помои вылить или бросить мусор? И ведь льют, бросают: приходится то и дело прыгать через вонючие лужи, перемахивать остовы мебели, обломки досок, завалы сухих веток… Цыган нырнул в тень одной такой кучи – и сгинул. Кортэ сделал два шага, нагнулся и обнаружил в густой тени лаз, ведущий во тьму. Подвальный сквозняк, встревоженный движением, пахнул в лицо затхлой прелью. Глаза нэрриха мгновенно привыкли к темноте и отметили, что цыган набросил на лицо шарф. Люди наивно верят: даже без уговора с ветром шелковая ткань спасает от заразы. Эта – именно шелковая, неплохой работы… наверняка ворованная.

– Та дверь, – глухо вымолвил цыган, и что-то в его голосе не понравилось Кортэ. Будто острое предчувствие шевельнулось в ребрах возле кошеля – лезвием ножа.

Сын тумана скользящим шагом обогнул проводника и качнулся к двери, улавливая движение цыгана, перехватывая запястье на замахе. Нэрриха без жалости вывернул в локте, руку с ножом – до хруста. Еще немного, и вывих сделался бы дробящим кости переломом, изуродовал бы запястье навсегда, необратимо. Спасло лживого торговца лишь его молчание. Кортэ так удивился, что ослабил захват и обернулся, толкая цыгана к стене и удобнее перехватывая в правую ладонь кривой нож проводника, чтобы левой обнять горло добычи.

– Нет никакого золота, – Кортэ знал ответ, прочел подтверждение во взгляде и удивился себе, не готовому убить, даже испытывающему странное облегчение. Жажда обладания самородком, поработившая разум и растоптавшая волю – сделалась слаба, сознание освободилось. – Сперва я думал, ты ведешь меня, интересуясь кошелем. Но тебе больно, ты плачешь против воли, прокусил губу – и все же молчишь… Зачем мы здесь?

– У тебя есть лекарство, ты алхимик и прибыл лечить полковника, – прошептал цыган, – я сразу догадался. Гвардеец в сопровождении, из благородных, но неприметный. Опять же: кого еще послушал бы багряный служитель? Только человека королевы, гранда из университета или даже дворцового лекаря. Кто еще подошел бы к чумному без шарфа? Я думал – припугну и отберу лекарство, при тебе оно, такую ценность не оставляют ни на миг.

– Ну вот, – Кортэ оттолкнул цыгана, огорченно развел руками и сел на край бочонка, одного из многих, стоящих у стены. – Почему так? Я представился, настоящее имя назвал… Все знают Ноттэ, ну любую собаку спроси – поднимет восторженный визг. Ненавижу старика и его славу! Кажется, именно ненавижу.

– Не понимаю.

– Я нэрриха, – разозлился Кортэ. – Неужели вам, людям, так трудно за два века выучить внешность и имя? Сын тумана, северо-западный ветер, волосы цвета чистого золота, без примеси и обработки…

– Об этом я не подумал, – цыган осел на пол, ощупывая горло и горбясь, в неподдельном отчаянии дергая себя за вьющиеся длинноватые волосы. – Черт… Тогда надежды нет. Вас не берет эта дрянь, я забыл. Знал, но забыл. Конечно, как там говорят? Нет души – нет смерти…

– Значит, лекарство правда требуется, – огорчился Кортэ.

Ссутулился привычно, принимая на плечи холод пустоты, следующей за азартом златолюбия неотвратимо, как ночь – за днем. Рассудок стал кристально чист и свободен, зато крепло, отравляя хуже яда, ощущение похмельной брезгливости к себе и еще – мучительной вины. Он торговался, жаждал озолотиться и совершенно забыл, что не умеет лечить!

– Рассказывай толком.

– Толком и нечего рассказать, – отмахнулся цыган, скривился в усмешке и добыл из-за пазухи самородок. – На, дарю. Облава на нас по городу. Большая, долгая. Южане хотят забросать нас камнями, будто бы мы вызвали чуму. Багряные хотят пожечь, надо ведь хоть кого – для успокоения люда… Полковник взъелся, гвардия так и рыщет. Попрятались все, кто успел. Сидим по щелям и мрем помаленьку… Пока все больше с голодухи, больных еще мало.

– А ты что, за старшего?