Сыновья

– Дык нет! Помню! Я говорю о текущем моменте. Коль лошади у меня с умом, то казаки – с мудростью. Я к чему про скотину сказываю? Если бы у меня в эскадроне меняли раз за разом лошадей, то был бы порядок в конюшне? Отвечаю – нет! И лошади были зачуханные с засохшими кизяками на боках, и подковы дребезжали, как несмазанный тарантас. Таких коней и под седло ставить стыдно. Так вот, служивый хотел узнать: признаем ли мы власть Советов. Мы после батюшки-царя никого не избирали властвовать! Что мы Керенского избирали? Откуда выкатился этот ёжик? Потом этот II съезд Советов! Опять, никто ни с кем не советовался! Я как чистил конюшню, так и чищу! Никого никуда не избирал! Откуда вы появились, товарищ Дубровинский? Я здесь служу два года, в Красноярске, а о вас и слыхом не слыхал. А казаки из Таштыпа или Минусинска вас знают? А что такое Совдеп? Ни я не знаю, ни лошади мои! Я не знаю, кого признавать! Был губернатор Гололобов, я знал, он в губернии – власть! А теперь ни губернатора, ни губернии, ни царя, ни России. Не держава, а конская попона, сшитая из цветных лоскутов. В Томске – своё правительство, на Дону – своё, в Петрограде – своё, на Украине – Центральна рада и так далее. А лоскуты этой попоны то белые, то красные, то жёлто-голубые. Даже у лошади в глазах зарябит от такого покрывала. А у людей не рябит? Сегодня – эсеры, завтра – большевики, послезавтра – кадеты, за ними – областники. Непонятно, какой власти кланяться! Лучше не замечать ни ту, ни другую, ни третью. Поэтому сейчас в России хуже, чем в плохой конюшне. Стало быть, дорогие гости, чтобы у казаков не рябило в глазах, мы не признаем вашу власть. У нас власть сейчас одна – войсковое управление.

– Молодец, конюх! – выкрикнул кто-то из сидящих.

Дубровинский сидел и делал пометки в блокноте, ощущая казачье недоверие к новой власти.

К столу вышел Никита Самойлович Вахрушев, кряжистый, в летах, черноусый вахмистр:

– Вот наши гарнизонники напортачили и бахвалятся! Позволили разоружить своих офицеров, снять погоны и перевести на солдатский паёк. Эта армейская смута разлагает войска. Завтра поступит приказ: часть Красноярского гарнизона на германский фронт. Кто поведёт на передовую полки? Полковой комитет? Кто? Евсей Дормидонтович или Андрей Гермогенович Величко? Или избранный из нижних чинов командир полка? Кто из вас знает стратегию и тактику ведения боя? Никто! С таким выборным командованием немцы перещелкают полк по одиночке или возьмут в плен. Стало быть, большая часть армии небоеспособна благодаря Совдепу. Завтра место большевиков займут эсеры. И полетят головы у тех, кто поддерживал большевиков. Вы не боитесь, Яков Фёдорович?

– Боюсь! Но дело партии большевиков для меня выше страха. И, пока я у власти, хочу как можно больше сделать для людей.

– И я боюсь! И каждый, из здесь сидящих, тоже боится. У каждого семья, дети, хозяйство. А идти защищать неправедную власть я не намерен! Я не признаю ту власть, которая изгаляется над людьми.

Зашумели казаки. Послышались возгласы.

– Правильно, Самойлович! Нам с ними не по пути! Одурачили солдат!

– Позволь пару слов, Алексей! – обратился Шахматов к Хохлову.

– К власти наше отношение вы слышали! Может, вам и обидно, Яков Фёдорович, но вы сами создали о себе такую дурную славу. Вот Евсей Дормидонтович говорил тут лозунгами Французской революции. Так вот, французы имели в виду не равенство офицера с солдатом с жалованьем пять рублей в месяц. Они добились равенства граждан республики перед законом. Совершил преступление солдат или генерал – отвечай по всей строгости закона, несмотря на звание или заслуги.

У меня пожелание комитетчикам: просить солдат Красноярского гарнизона против нас не выступать. Мы шашками махать или затворами трёхлинеек щёлкать не собираемся. Когда сами изберём законную власть, тогда и станем на её защиту. А нынешние самозванцы пусть делят такую власть без нашего участия.

Последним выступал Дубровинский. Его широкие усы казались ещё чернее на узком бледном лице. Шерстяной френч мешковато сидел на худых плечах, отчего он казакам казался больным и хилым.