Syntheism - Creating God in the Internet Age

Мы возвращаемся к синтетизму как социальной теории всего, и, конечно, он вмещает в себя как делёзовский, так и бадьюистский варианты пафоса. Энтеистическая множественность Делеза берет свое начало в Пантеосе, а энтеистическая множественность Бадью - в Атеосе. Делез - пророк пантеологии, Бадью - пророк атеологии, а энтеология - колебание между этими двумя антиполями; движение, которое завершается добавлением Синтеоса к синтетической пирамиде. В разгар этого сокрушительного колебания Делез и Бадью, два пророка этого события, сходятся во мнении, что самое важное для синтетика - это решение войти хотя бы в один из храмов, посвященных либо Пантеосу, либо Атеосу, и принять участие в его деятельности, тогда как этически предосудительным будет пассивное пребывание вне его. Оба эти храма необходимы как фундамент. Оба эти храма наполняют нас удивлением и порождают духовную истину. Пантеология Делеза движется в направлении Энтеоса, атеология Бадью - в направлении Синтеоса. Именно пантеология заставляет нас ценить экзистенциальную интенсивность существования, чтобы в дальнейшем развить пантеизм в энтеизм, а атеология побуждает нас жаждать исполнения утопии и заставляет нас завершить атеизм через его углубление в синтетизм.

Во второй части трилогии "Футурика", "Глобальная империя", мы подробно описываем, как перцептивная этернализация мобилистского хаоса существования необходима для того, чтобы мы могли действовать, а мобилизм - это всегда присутствующая демоническая тень этернализма. В этом смысле онтология - это вторичная этернализация первичного мобилизма, представление непредставимого в виде схематической модели, объективация пустоты пустоты. Такое восприятие превращает множественность в функциональные фикции; модели, с которыми разум должен иметь возможность возиться, чтобы иметь возможность мобилизовать обзор и организовать осмысленную и релевантную деятельность вообще. Бадью ставит этернализацию феномена наравне с математизацией бытия. Бесконечность превалирует над конечностью, онтология - то же самое, что и математика. Далее он переходит к необходимости ситуации, концепции Бадью для структурированной презентации множественности, своего рода консолидирующего театрального представления различных фикций. Только в правильной ситуации возможно событие истины, утверждает Бадью. Здесь его вдохновляют и Святой Павел, и Владимир Ленин: для этих мыслителей выбор времени - не просто вопрос стратегической необходимости: он также имеет важное этическое измерение. Ожидание подходящего момента для действия, верного истине, - важный компонент этики Бадью: время - это центральный аспект самой верности.

Так что же тогда является фундаментальным событием - событием, через которое отражаются все остальные события, - если не смерть? Стремление к бессмертию - даже если оно в значительной степени присутствует и у Бадью, и у Мейясу - изначально есть не что иное, как стремление к смерти как к смерти, в отличие от стремления к выживанию как стремления к жизни как к жизни. Только благодаря своей конечности все может обрести смысл, только благодаря своей скоротечности жизнь может быть достойной. Без смертности жизнь и существование теряют всякую интенсивность. Поэтому воля к выживанию колеблется между тремя полюсами: сначала стремление к экзистенциальной интенсивности, а затем желание продлить жизнь, чтобы максимизировать это стремление. Однако это стремление и это желание могут иметь место только в силу гарантии третьего полюса, гарантирующей бесспорную конечность жизни. Таким образом, эта гарантия уничтожения сама по себе является третьим полюсом. В своем полном объеме вечность в авраамическом смысле есть идея, невыносимая, как сам ад, а жизнь в ее сильнейшей интенсивности переживания здесь и сейчас, рассматриваемая на фоне ее быстротечности как бесконечное сейчас - синтетическое событие par excellence - есть самое святое, что существует. Таким образом, сознание всегда действует на основе смерти как высшего гаранта самой воли к жизни. Жить - значит умереть. Но не в этот момент. Позже.

Одержимость информационизма событием - то есть информационизм рассматривает событие как эквивалент вечности монотеизма и прогресса индивидуализма как метафизические двигатели, порождающие динамику внутри каждой из этих парадигм, - обусловлена большим, чем когда-либо в истории, очарованием смертью и одержимостью ею. Независимо от того, рассматриваем ли мы глубочайшее стремление человека как стремление к выживанию (движущая сила Пантеоса) или как стремление к бессмертию (движущая сила Атеоса), мы возвращаемся к нашей одержимости смертью. Смерть как понятие, таким образом, постоянно колеблется между Пантеосом и Атеосом. Но в чем же тогда состоит наша одержимость? Что побуждает Бадью превращать все формы смысла в смысл, основанный на внезапно возникшем истинном событии, которое, в свою очередь, отражает смерть?