Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт

— За одной актрисой маленького театра волочился некий старик, кажется, какой-то политический деятель. А она обманывала его с моим приятелем, он-то и рассказал мне эту историю. Этот влюбленный и ревнивый старикан полагал между тем, как это и водится, что его любят. Случилось так, что какое-то время назад ему пришлось перенести довольно серьезную операцию. Но актрису, похоже, мало волновало состояние здоровья нашего больного, и как раз в это время она совершила увлекательное путешествие в Ниццу. Старик был потрясен подобным равнодушием, и когда вышеназванная особа вернулась, он осыпал ее упреками. Актриса заверила его, что не могла представить себе, насколько серьезной была операция и добавила, что, поскольку сама перенесла несколько операций — а именно по поводу удаления яичников, кисты и аппендицита, — то подобные события в жизни не представлялись ей сколько-нибудь значительными и она не могла опасаться за жизнь человека, оказавшегося в руках хирурга. Таким образом, старик уверил себя, что безразличие красавицы к его здоровью не явилось следствием недостаточной любви, а было вызвано лишь верой в могущество науки. Тем более что актриса представила ему неопровержимые доказательства любви, и он, поскольку считал себя красавцем и славным малым, более не сомневался, что в самом деле любим. Этот человек, занятый изучением общественных наук, весьма серьезных и важных, так, во всяком случае, это представлялось, придумал довольно странный и, я бы даже сказал, весьма отталкивающий способ отметить свое выздоровление. Он пригласил свою возлюбленную на ужин в дорогой ресторан. На столике под салфеткой дама обнаружила очаровательный футлярчик и с любопытством открыла его. Там лежало довольно простенькое колечко с камешком, название которого было ей неизвестно. Актриса поблагодарила своего спутника, а тот поспешил дать следующие пояснения: «Это кольцо, дитя мое, должно до конца дней напоминать тебе о нашей любви. На его внутренней стороне я велел выгравировать дату нашего знакомства, а камень, который его украшает, был извлечен из моего мочевого пузыря…»

Тут увлекательное повествование знаменитого писателя было прервано весьма странными звуками. Пожалуй, я лишь один понял, что это прерывисто дышал сенатор X. Но все были так поглощены рассказом, что никто не обратил на него внимания. А я принялся нащупывать в кармане моего жилета кольцо, найденное в мусорной корзине добродетельного Пертинакса Ретифа. Рассказчик между тем продолжал:

— Актриса закрыла футляр. Это происшествие вконец испортило ей аппетит, кольцо казалось просто омерзительным.

Какая-то гостья воскликнула:

— Не сомневаюсь, что она и не такое видела в своей жизни!

— Разумеется, — согласился писатель, — так устроена человеческая натура: актриса, конечно же, видала кое-что и похлеще. Но именно этого кольца она совершенно не могла выносить, и в тот же вечер выбросила его на помойку.

Послышался слабый крик, а затем звук падающего тела, и рассказчик вынужден был прервать свое повествование. Все мы вздрогнули от неожиданности: сенатор X. лежал возле стула и не подавал признаков жизни. Он посинел, разбух и, без сомнения, умер от разрыва сердца. Все молча стояли вокруг него.

Я мысленно воздал должное этой жертве любви. Назавтра, не в силах вынести мысли, что обладаю кольцом, ставшим настоящей реликвией, я пошел в церковь и благоговейно возложил его на алтарь.

САЛФЕТКА ПОЭТОВ

© Перевод А. Петрова

Художник Жюстен Прерог влачил свое существование над пропастью между искусством и бытием. Он жил с подругой, и время от времени к нему захаживали поэты. Так, за обедом в мастерской, где потолок был усеян — насмешка судьбы — клопами, вместо звезд, четыре поэта, что ни день, сменяли друг друга.

За одним столом они никогда не собирались.

Давид Пикар вырос в Сансерре, в крещеной еврейской семье, каких в городе полным-полно.

Леонар Делес, туберкулезник, выхаркивал свою поэтическую жизнь, корча такие гримасы, что можно было умереть со смеху.

Жорж Остреоль, человек с тревожным взором, размышлял, как некогда Геркулес, о непредсказуемости судьбы.

Хайме Сен-Феликс рассказывал бесчисленные байки, и при этом голова его крутилась во все стороны на шее, которая словно ввинчивалась и вывинчивалась из тела.

Все четверо писали великолепные стихи.

И поскольку обеды следовали один за другим, а салфетки на столе не менялись, всем поэтам доставалась одна та же салфетка; впрочем, они об этом ничего не знали.

* * *

Мало-помалу салфетка стала пачкаться.

Тут желтое яичное пятно, там темная полоса от шпината. И еще круглый след от губ, на которых вино не успело высохнуть, и пять сереньких точек — отпечатки пальцев, на время отпустивших столовый прибор, рыбная кость, пронзившая льняную ткань, как копье, присохшая в уголке крупинка риса и, конечно, табачный пепел — где-то слегка, где-то чуть сильнее, вымазавший салфетку.

* * *

— Давид, вот ваша салфетка, — говорила подруга Жюстена Прерога.