Та, кто задает вопросы

Шарикова с испугу уронила ручку, и та закатилась под парту. Минуты две она доставала ее, и Станислав Юрьевич возмущался, почему, мол, Светка спряталась от него. Не знает урока, что ли?

Наконец Шарикова добралась до доски, взяла мелок и вывела первые цифры задачи. Писала она медленно, а говорила тихо.

– Что? Я не слышу тебя. Ты мальчику своему будешь так шептать, а не на моем уроке, Шарикова! – не унимался физик.

Светка сроду не встречалась ни с одним мальчиком, от испуга она снова уронила мелок, да еще и умудрилась наступить на него. Взяла новый, икнула, покраснела и дописала еще несколько цифр.

– Ну это капец, – возмутился физик. – Что ты пишешь? Повылазило у тебя, что ли? Посмотри, посмотри, что ты написала? Все, садись, два. Это не решение задачи, это детский сад какой-то. Прямо кисейные барышни, прямо панночки с белыми ручками, а не ученицы у нас в классе.

Шарикова покраснела еще больше, уронила очередной мелок и метнулась к своей парте. Уселась, а слезы уже текли по ее щекам.

– Ну, кто следующий? – не унимался физик.

– Чего вы к Шариковой-то прицепились? – лениво проговорила я. – Она стесняется отвечать перед классом, и все это знают. Оставьте уже в покое Светку. Это у вас повылазило, видимо.

– Что? Что ты сказала, Назаренко?

– Что слышали. Слушайте внимательно, ясно?

– А ну, вышла из класса! – прорычал Станислав Юрьевич.

– Не выйду. Это не ваш класс, не ваша собственность.

– Я тогда сам тебя вытащу!

– Не вытащите! – мрачно заявил Матвей и поднялся во весь рост.

А Матвей был высоким парнем, и его разные и такие невероятно красивые глаза сияли, как бешеные.

– Да как ты смеешь! Ну, это капец, просто капец! Вы срываете мой урок!

– Это вы сами срываете свой урок. Обращайтесь с нами как с людьми, а не как со своими рабами, – вдруг сказал Кутянский и тоже поднялся.

Шрек выглядел внушительно, и Станислав Юрьевич не выдержал и сам выбежал из класса.

3

Конечно, все обвиняли меня. Это, мол, я сорвала урок, потому что крыша у меня поехала. Совинская так вообще составила целую обвинительную речь и блистала перед нашим классным, Григорием Лушей.

Надо отдать должное Григорию, он оставался спокойным и выдержанным, как всегда.

– Ладно, я попытаюсь замять это дело, – сказал он. – Но вы тоже должны пообещать, что будете сдерживаться. И за Шарикову попрошу. Ее действительно не следует вызывать к доске.

Светка на классный час не осталась, унеслась из школы сразу после последнего урока, и теперь можно было обсуждать ее сколько угодно.

– Лучше бы Назаренко сдерживала себя, – не унималась Соломия.

– Лучше бы нам всем уметь сдерживать свои эмоции, – тут же согласился Луша. – Но вышло то, что вышло, и это надо исправить. Нехорошо, дорогие мои, портить отношения с учителями. Это же ваши последние деньки в школе, надо прожить их достойно, чтобы плохие воспоминания не омрачали вашу совесть в дальнейшем.

При слове «совесть» я почувствовала себя совсем гадко и сказала, что мне надо идти, потому что сестра в больнице, и ее следует посещать каждый день.

Меня отпустили, ведь причина действительно была уважительная.

4

Я ездила к Снежанке, делала уроки и работала в кафе. И ничего не писала в Желанной. Мне не хватало бесед с Тем, кто отвечал на мои вопросы. И меня раздирало любопытство. Почему-то мне казалось, что он должен быть молодым и симпатичным. И он умный, и загадочный, и из кланов Варты. С кем же я переписываюсь? А вдруг с Григорием Лушей? Не то чтобы наш классный мне очень уж нравился, но это было бы здорово. Наверное.

Я была слишком откровенна с Тем, кто отвечает на вопросы, но его советы, его четкие слова – ничего лишнего, все по делу, – помогали мне удерживаться от глупостей. Он стал для меня советчиком и поддержкой, которой мне не хватало.

И к концу недели я не вытерпела. Открыла книгу и написала:

«Я просто не хотела, чтобы сестра участвовала в ведьмацком шабаше».

Ответ появился через день.