Таблетки

Ничего не ответив, Геральдина коснулась пальцами дверной ручки и сама открыла дверь. Я улыбнулся, но она по-прежнему смотрела на меня с некоторой долей агрессии. Пропустив свою начальницу вперед, я вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

В тот же момент Геральдина прильнула ко мне и коснулась моих губ своими губами. Поцелуй получился долгим. Мне казалось, что я погружаюсь вглубь нее, касаюсь ее глотки, ухожу ниже, к гортани. Проскользнув через трахею, я попадаю в ее легкие, которые сжимаются и разжимаются. Там, внутри нее, тепло и чуть влажно. Я чувствую, как бьется ее сердце, вижу легочную артерию. Мне хочется разорвать ее, хочется попробовать ее кровь на вкус.

Но она чуть отстраняется от меня и смотрит в мои глаза. Я не мог знать, о чем она думает.

– Я думала, все это из-за прошлой ночи…

Мне казалось, что все, что случилось прошлой ночью, было моим вымыслом. Тревожным сном, воспроизводимым воспаленным мозгом. Но вот стоит передо мной Геральдина, не более реальная, чем все остальные люди, и я начинаю сомневаться. Что же случилось вчера?

– А Дина где? – спросил я, не придумав ничего другого.

Геральдина ухмыльнулась. Выражение ее лица менялось, и меня это заводило. Грубость, отпечатанная на ее лице, возбуждала во мне чувства, близкие к желанию гомосексуалиста оказаться в объятьях своего партнера.

Она приставила палец к моему виску. Изобразила рукой пистолет. Нажала на спусковой крючок. Мои выдуманные мозги забрызгали стену напротив, а я, выдуманный, нереальный, бездыханно упал на пол. Я не понял, что случилось. Так я умирал каждую новую долю секунды. Каждое мгновение, на которое можно разбить течение жизни.

– Ты сумасшедший, – сказала она, после чего убрала палец от моего виска и снова поцеловала меня. Я схватил ее за талию и повел медленными шагами к столу, на котором чуть позже взял ее.

Она стонала, и я закрывал ей рот. Понимание того, что дверь в кабинет не закрыта, возбуждало меня еще больше. Я представлял, как кто-то из моих коллег входит без стука и видит, как я жестко имею своего руководителя в самых необычных позах. Мысль об этом заставляла семя внутри меня буйствовать, рваться наружу. Спазмы души доводили меня до онемения. Я не чувствовал себя.

Кончив, я отошел в сторону и, застегивая рубашку, стал рассматривать сперму на животе Геральдины. Мне нравился узор. Мне нравилось, как этот узор медленно растекается по ее коже. Мне хотелось, чтобы сперма впиталась в ее тело, стала ее частью, но она, взяв в руки сразу несколько салфеток, стерла все без остатка.

– Ты сумасшедший, – повторила она.

Поправив свою одежду, она направилась к двери. Оставив мне острый взгляд, она скрылась в переплетении коридоров. Я остался в своем кабинете один.

Я остался наедине с самим собой.

***

Иван Капустин наслаждался своей смертью. Ему нравилось наблюдать за тем, как акула поедает части его тела: ноги, оторванные от туловища; руки; половой член, похожий после удара акулы на пережаренную сосиску. И все же, он не чувствовал той боли, которую чувствует человек, угодивший в пасть реальной акулы. Рано или поздно мысль об этом должна была прийти ему в голову.

А пока он записывался к нам чуть ли не каждый день. Я сорвал реальный куш. Теперь продажи буквально выполнялись сами по себе, ну а мне только оставалось гадать над двумя вещами: откуда у такого обыкновенного человека такие необыкновенные деньги, и что находится в его неизменном черном портфеле.

– Вы открыли для меня новую жизнь. Новую форму жизни, – признавался мне Иван Капустин после очередного сеанса. – Спасибо вам за это. Вы открыли для меня смерть.

– Ну, что ж, это моя работа, – говорил я, приятно улыбаясь.

Напоминал ли он мне меня самого? Вряд ли. Хотя иногда, глядя на него, я замечал схожие с моими черты лица. Завидовал ли я ему? Пожалуй, иногда. Я хоть и считал его очень странным типом (думается мне, что не я один так считал), но все же был восхищен его рвением и хваткой как у акулы. Наблюдая за его непреодолимым желанием, воспроизводимым в небольшой комнате, я все больше и больше пропитывался его своеобразной философией. После такого смерть может показаться не более чем игрой, правила которой всегда для всех одинаковы. Как шахматы или, например, бильярд.

Стоя в лоджии ранним утром, я смотрел вниз, туда, где сотни людей копошились, не успевая сделать все запланированное, и думал, что упасть – это не так страшно, как кажется. Я не понимал, боюсь ли я высоты, или нет. Она вызывала у меня смешанные чувства. Но я точно знал, что высоты боится Макс. Потому в последнее время я стал приглашать его выпить по бокалу вина именно в лоджии, там, где высота располагалась совсем рядом. Мне нравилось создавать для него ситуации, в которых он чувствовал себя некомфортно, и наблюдать за его реакцией. Он поддавался мне, и я получал от этого удовольствие.