Тадзимас

В самиздате – явная самобытность. Посмотрите-ка на внешний вид этих перепечатанных книжек, на то, как они сделаны, «изданы». В них виден был характер каждого «самиздатчика», почерк его, лицо. Самиздатовская книжка – тоже ведь изделие, результат некоего труда, больше творческого, нежели механического.

Вспоминаю аккуратно, на четвертушках бумаги, перепечатанные книжечки Наташи Горбаневской, пронумерованные экземпляры, с подписью автора, надежно сброшюрованные, в плотной обложке. Бережный подход к делу, само внимание, сама сосредоточенность. Тексты, хоть и напечатаны через маленький интервал, читаются хорошо, потому что экземпляры вовремя перекладываются новой копиркой. Любо-дорого глядеть.

Наташа Светлова – та не забывала подчеркивать: «Копирки не жалею. Через каждые четыре закладки – сменяю». И действительно, книжки у нее получались – загляденье.

Вот оно, отношение к работе. Да еще при наличии хорошей машинки. Долго у меня хранились самиздатовские томики Мандельштама, подаренные ею, покуда не затерялись в семидесятых, в неразберихе моих мытарств, вместе с частью временно оставленных на хранение в каком-то из московских домов моих бумаг.

А вот сборники Генриха Сапгира, перепечатанные тоже на четвертушках бумаги, но уже не почтовой, не хрустящей и полупрозрачной, как у Горбаневской, а плотной, белой, интервал здесь самый большой, потому и бумаги на перепечатку уходит больше, но чего ее жалеть, сборники получаются толще, солиднее, тексты мечутся размашисто по листу, соскальзывают на другие листы, чтобы вдруг оборваться, а за ними нарастает уже новый текст. Другой подход, другой самиздатовский почерк. У Сапгира – движение изнутри, из сборника, противоположное самиздатовскому принципу Горбаневской, где ощутимо движение вовнутрь, к тексту, к сути каждой книжечки, – сапгировские тексты прямо вырываются из сборника, словно стихи так и просят, чтобы их услышали с голоса: у Генриха это всегда замечательно получалось – читать свои стихи вслух.

А вот – Питер, и в нем – Володя Эрль, тощий, рыжий, ужасно серьезный, и если эрлик – это кто-то из русской мифологии, и если «эрл» в его псевдониме, возможно, от гетевского Лесного царя, Эрлкенига, то в питерском самиздате Эрль, основатель своего домашнего издательства «Польза», просто король. Любовно, сверхстарательно, аккуратнейшим, педантичнейшим образом перепечатанные им сборники, в которых абсолютно все – расположение текста на странице, количество знаков в строке и так далее – взвешено, обдумано, рассчитано, иногда с карандашом и линейкой в руках, – продукция эрлевского издательства. «Сделано в Петербурге» – можно писать на них. Смело можно писать и другое – «сделано с любовью». Оттого и перепечатанные им книжки – произведения искусства. И такое отношение было у Эрля ко всему, что попадало к нему в руки, что требовало сохранения. Помню июль семьдесят второго – и Эрля посреди июля, и наши с ним степенные беседы, и его ночную работу, когда он, высыпав в кастрюльку большую желтую пачку индийского чаю, – все тогда говорили: пачка со слоном, – потому что на ней был изображен слон, – варил себе чифир, заливал его молоком, «чтобы не тошнило», и невозмутимо садился писать свой роман, строчка за строчкой, аккуратнейшим почерком, набело, ручкой с красной пастой. А потом делал перерыв – и что-нибудь мне показывал. За приоткрытой в комнату жены дверью, на полутемной стене, являлся вдруг моему изумленному взгляду великолепный холст работы Бориса Григорьева. Появлялись замечательно выполненные перепечатки обэриутов, которыми Эрль занимался. Из угла бережно выносил он тяжелую стопу превосходно оформленных работ Элика Богданова, лежавшего тогда в психушке и писавшего оттуда Эрлю удивительные письма, и каждая картинка Богданова была на отдельном, плотном листе, с широкими полями, и, выполненная иногда в полете, в озарении, всякими, попавшимися под руку, красками, смешанными с различными таблетками, придававшими красочному слою странную выразительность, фактурность, даже рельефность, действовала неотразимо. Эрль направлялся в другой угол – и оттуда возникали самиздатовские сборники его приятелей – Аронзона, Хвостенко, Миронова. Собиратель и хранитель самиздата, а еще и творец самиздата, Эрль, чинный, даже степенный, прекрасно осознающий значение своей деятельности, сам любуясь сделанным, все показывал и показывал мне образцы продукции своего издательства «Польза». Он сам был – сплошная польза, живая польза, – такой вот книжный, домашний, запасливый, загадочный питерский эрлик…