Тадзимас

Стал накрапывать дождь. Накрапывать – неторопливо. Но – властно. И – непреклонно. Поэтому он и дождь. Такой почему-то знакомый. Магически-тихий. Вкрадчивый. Такой бесконечно грустный. Откуда он? Что за дождь? Зачем он пришел сюда? Конечно же, не случайно. Была в нем некая тайна. Была – живая вода. Пришел он сюда – открыто. Не ночью пришел, а днем. За грань минувшего быта. Чтоб встать над сплошным огнем. Чтоб встать – за чертою круга. Незримого? Как сказать! Пришел – словно весть для друга. Чтоб нити судеб связать.

Ну прямо как в строке Артюра Рембо – «Над городом тихо накрапывает дождь», – которую Верлен поставил эпиграфом к своему стихотворению «Хандра».

Но что это за строка? Откуда она взялась? В немногочисленных сочинениях Рембо исследователи ее не обнаружили. Может быть, она просто существовала именно так, в единственном числе, сама по себе?

И Верлен, Поль Верлен, знаменитый, с запозданием, правда, изрядным, всеми признанный, мэтр, кумир молодежи, любимец общий, завсегдатай кафе парижских, почитателями окруженный, а на деле – старик бездомный, хоть и был он вовсе не стар, – и Верлен, бородатый, лысый, – Фавн? или Пан? – скорее, просто – божок, тотем, усталый, вконец измученный жизнью своей нескладной, в чем-то, возможно, и мудрый, но больше, пожалуй, наивный, и, в общем-то, добрый, чистый, по-детски, как встарь, человек, в промежутке между запоями и бесчисленными болезнями, в пору просвета счастливого, по вспышке, вдруг, в озарении, вспомнил приятеля молодости, Артюра, падшего Ангела, – и музыку речи его сквозь время вновь услыхал, – и эту строку одинокую в своем одиночестве собственном, слишком уж долгом и горьком, вздохнув о былом, записал.

А может быть, это всего лишь осколок, «обломок правды давней», как говорил Боратынский, какого-нибудь забытого, исчезнувшего или даже уничтоженного стихотворения своевольного и непредсказуемого в своих поступках юного Артюра? Кто его знает!

Но строка эта странная, магнетическая, колдовская, одинокая, так и живет. И Пастернак, переводя верленовскую «Хандру», перевел и этот эпиграф.

И дождь Рембо все накрапывал.

Над городом. Над Москвой.

Над безвременьем. Над эпохой.

Вот и сейчас он вышел откуда-то – из поэзии, из области слишком таинственной, – и стал потихоньку накрапывать…