Таежный тупик. История семьи староверов Лыковых

Особый предмет радости у Агафьи – роднёй подаренный двухлитровый яркий цветастый термос. Он кажется чудом таежнице: проснулась утром, и не надо печку растапливать – горячее травяное питье на столе. Секреты термоса пришлось объяснять уже мне. Агафья все поняла, когда обратились к примеру двух рам на окне.

Я спросил в разговоре: а где же цветы, какие видел тут в прошлый раз? Оказалось, цветы у окошка растила младшая из беглянок. И это тоже шло вразрез с таежным порядком – «растить надо то, что есть можно».

Все большее место в хозяйстве Агафьи занимают туески и коробки с лекарствами. Брат Дмитрий, возможно, выжил бы, согласись Лыковы принять у геологов спасительные таблетки. Позже Агафья каждую из таблеток замаливала как греховную. Сейчас она верит таблеткам не менее, чем Псалтыри, глотает все с пугающей неразборчивостью и даже коз лечит таблетками. «Летом, от жары видно, козел стал дристать. Всякие травы давала – не помогало. А две таблетки парацетамола положила в питье – сразу все прекратилось». Мои сомнения насчет парацетамола Агафья решительно отвергает – «сразу же помогло».

Я тоже привез страдалице мазей, аспирина и анальгина. Агафье знакомы эти тюбики и коробочки. «От феналгона-то больно жженье большое. А вот эта немецкая мазь хороша от сквозного хондроза». Предо мной сидел не меньше чем сельский фельдшер с кучей знаний и заблуждений. Я растерянно слушал названия незнакомых лекарств, боясь что-либо советовать.

Есть в маленьком автономном хозяйстве Агафьи свои «технологии», рожденные опытом либо чьим-то советом. Хлеб тут – квашеный. От каждого замеса оставляет Агафья горстку квашни до следующей выпечки. (Бывают они в неделю два раза.) Муку сюда завезли первосортную, но хлеб первосортным не получается – тяжелый и сыроватый. Агафья пытается его улучшать, добавляя в замес молоко, но я с трудом прожевал, не обижая хозяйку, лишь маленький ломтик.

Козье молоко идет в ход тут всем – козленку, кошке, курам, самой хозяйке «усадьбы». В посты молоко скапливается, и Агафья приспособилась обращать его в сушеный творог. В кастрюльках молоко скисает, потом варится в печке, откидывается в решето, а творог сушится, превращаясь в «козеин» – продукт почти каменной крепости, но при варке с крупой он легко раскисает. «Козеин» вряд ли вкусен, но явно питателен. Наравне с сухарями при отлучках Агафьи из дома он является тоже своего рода «консервой».

Есть тут еще «технология» определения времени. Для понимания сложна, но действует безошибочно. Я, замордованный непогодой, потерял счет числам и названиям дней. Агафья, как всегда, с ходу все четко восстановила. «Сегодня, по-вашему, – 14 августа, а по нашей вере – 1 августа 7505 года от сотворения мира».

Вспомнили с таежным «хроникером» мы и маленький юбилей – пятнадцать лет назад впервые тут познакомились.

«О, много воды утекло! – вздохнула Агафья. – Много!»

Ей в этом году – пятьдесят два. Летом 1982 года выглядела она веселой, чумазой и жизнерадостной дикаркой. За прошедшее время много пережила, многому научилась, как губка, впитывая все, что брызгами долетало сюда «из мира». Сейчас в разговоре она ошарашила меня вопросом: «Говорят, Черномырдин-то на какой-то трубе сидит?» Мелькнуло в речи и неожиданное в этих местах словечко «крутой».

– А что такое «крутой»?

Агафья близко к существу дела объяснила значение слова.

Ракету, по плану запущенную с Байконура, на этот раз мы не увидели и не услышали. Как объяснили потом – прошла где-то севернее. Обсуждая прошлогодний «фейерверк», мы сидели у свечки. Агафья резала ножиком крышку для туеска, я ковырялся в блокноте – записывал здешние нужды: кошка, рыболовная сеть, рулон толя, кастрюльки, мука…

Вдруг резко залаял Тюбик и заблеяли козы. Медведь? Поленом постукивая о дно кастрюли, мы шмыгнули за патронами в избу, где жил Сергей. Я зарядил двустволку, и мы прислушались на пороге. Тревога стихла. В лунном свете молчаливо около сараюшки белел козел. Тюбик оказывал нам собачьи знаки внимания.

Решили спуститься к реке. Она шумела на камнях громко и чешуйчато серебрилась. Луна заглядывала в ущелье из-за косматого кедра, звезды после ненастья сияли по черному небу таинственным хороводом. Я кинул в темноту камень. В ответ с крутого берега за рекой что-то по осыпи зашуршало. Может, и правда медведь? Я выстрелил. И еще раз выстрелил. Ни единая жилка не дрогнула у тайги. Тишина. И в ней торопливый шум Ерината. Не хотелось уходить с берега, но было уже по-осеннему зябко, и мы, погромыхивая кастрюлей, поднялись к окошку, в котором виднелась свеча… А утром в урочный час прилетел вертолет.

Август 1997 г.

Жизнь под луной

Весна и в Саяны в этом году опоздала. На горах лежал снег. Еловый лес при сиянии солнца казался нарисованным тушью, а березовый был прозрачен и чист. Весенние воды не замутнили текущего в Абакан Ерината. Но огород на склоне горы уже был без снега. От рыжей земли шел пар. По картофельным бороздам бегала, возможно, только что прилетевшая трясогузка, и над желтыми пуховичками ивы порхали нарядные бабочки.