Таящийся ужас 3

Слезы застилали мой взор, в груди вздымался ледяной страх, желудок изводила надсадная боль, а мозг дурманило дикое осознание того, что теперь мне никогда уже не написать ни строчки. Но что толкнуло ее выбрать для меня столь жуткий конец? Почему тогда она не позволила мне спокойно забыться и испустить дух с петлей на шее?

Найда поднялась и подошла к письменному столу, встав на цыпочки, потянулась к высившимся над ней стеллажам, взяла стопку рукописей, которые, как я знал наверняка она прежде никогда не читала. Почти сразу же нашла в середине рукописи нужное место и спокойно, равнодушно, даже не поднимая на меня глаз, принялась читать вслух фразы, с мясом выдранные — горячими и дымящимися кровью — из реальной жизни.

«Как же просто все оказалось, — подумал Говард, в тихом ужасе замерев в пустынной, погруженной во мрак детской. — И главное — как быстро. Никакого сопротивления. Крохотный ребенок тихо лежал в колыбели, но это не было умиротворенной неподвижностью спящего младенца. Его собственный ребенок, его сын — умер, а все только потому, что он не пошевелил и пальцем, увидев происходящее. Значит, смерть эта наступила из-за его неукротимого любопытства, бездонной жажды самому испытать каждое свежее, незнакомое ощущение, которое — пусть даже столь чудовищное и мерзкое — готова подарить ему жизнь. Да, это был тот самый тянущийся из тьмы, столетий греховный зов знания, пусть даже дающийся такой страшной ценой… Но теперь он превратился в человека, навсегда чуждого своим собратьям по полу, всем остальным мужчинам, и весь остаток своей долгой, жизни ему суждено брести в одиночестве, тая в себе страшное знание, спрятанное где-то в потаенных глубинах его сердца и никому не доступное. Знание того, что ему было по силам остановить смерть, но он не сделал этого…»

Найда оторвала взгляд от моей последней книги.

Голос ее прозвучал глухо, тихо, почти покорно.

— Ты не заслужил петли. Для такого, как ты, — это слишком легкое наказание.

А. М. Буррадж

Восковые фигуры

В то время, когда одетые в униформу служители Музея восковых фигур Мэрринера выпроваживали через массивные двойные двери последних посетителей, управляющий музеем беседовал в своем кабинете с Раймондом Хьюсоном.

Хозяин кабинета был довольно моложавым мужчиной среднего роста, коренастым и светловолосым. Одет он был со вкусом и весьма умело, чтобы, с одной стороны, обозначить свой статус, а с другой — излишне не подчеркивать собственную значимость. Что же касается Раймонда, то о нем этого, увы, сказать было никак нельзя. Его наряд, который, когда был новым, смотрелся, возможно, даже очень мило, сейчас, хотя и тщательно вычищенный и отутюженный, достаточно красноречиво свидетельствовал о том, что его обладатель начинает постепенно проигрывать сражение с окружающим миром.

Это был невысокий, тщедушного вида бледный мужчина с небрежно уложенными прямыми волосами, и хотя речь его звучала вполне убедительно и даже выразительно, было во всем его облике нечто потаенно-защитное, наводящее на мысль о том, что в жизни ему нередко приходилось наталкиваться на решительный отказ. В сущности, нельзя было отрицать, что наружность этого человека с достаточной достоверностью отражала его внутреннее естество; что и говорить, он и в самом деле был явно неординарной, вполне оригинальной личностью, которой, к сожалению, приходилось терпеть массу неудобств из-за неумения решительно отстоять свои права.

Сейчас он сидел и внимательно слушал монолог управляющего музеем.